Эволюционная эпистемология. Эволюция знания Фазы развития идей эволюционной эпистемологии поппера

Два значения эволюционной эпистемологии. - О различии эволюци­ онной теории познания (ЭТП) и эволюционной теории науки (ЭТН). - «Биоэпистемология» Конрада Лоренца. - Жан Пиаже и теория гене­ тической эпистемологии. - Герхард Фоллмер о постулатах «гипо­тетического реализма». - Эволюционная программа Стивена Тул- мина. - Об авторитете понятий. - Проблема изменчивости. - Ин­ теллектуальная инициатива. - Наука как совокупность интеллек­туальных дисциплин и как профессиональный институт. - «Науч­ ная элита» - носитель научной рациональности.

От имени принципиально иной методологической установки, а имен­но эволюционной эпистемологии, выступал американский философ Сти­вен Тулмин (1922-1997). Общий смысл данного направления состоит в том, что оно изучает познание как момент эволюции живой 1 природы и вскрывает механизмы познания в эволюционном ключе.

Эволюционная эпистемология основывалась на идее идентичности биологической эволюции и познавательного процесса и опиралась на пред­ставление о том, что познавательный аппарат человека- это механизм адаптации, развитый в процессе биологической эволюции. Поэтому по­знавательный процесс и развивается по типу эволюционного и, соответ­ственно, может быть понят на основе современной теории эволюции.

Одно из определений эволюционной эпистемологии гласит: «Эволю­ционная эпистемология есть теория познания, которая исходит из трак­товки человека как продукта биологической эволюции».

Таким образом, в качестве основного теоретического ресурса эволю­ционной эпистемологии выступает концепция органической эволюции.

Следует различать два значения эволюционной эпистемологаи. Во-пер­вых, попытку объяснения развития средств, форм и методов познания (органов познания) с привлечением эволюционной схемы. Во-вторых, стремление к эволюционному объяснению самого содержания знания (появления информации). Значение приобретают известные понятия из­менчивости, отбора и закрепления.

Согласно первому значению эволюционной эпистемологии, акцент приходится на вопросы об эволюции органов познания, когнитивных струк­тур и познавательных способностей, обеспечивающих возможность адек­ватного отражения мира. Суть его в утверждении, что наш познаватель­ный аппарат - результат эволюции. В течение миллионов лет нервная си­стема и органы восприятия живых, организмов трансформировались та­ким образом, чтобы обеспечить максимально адекватное отражение ре­альности. А если бы организм не был обеспечен такого рода приспособ­лениями, его существование и развитие было бы невозможно. Аксиомой является то, что только те организмы, чья перцептуальная система по­зволяет действовать адекватно и удовлетворительно в условиях их окруже­ния, выживают и дают потомство. Субъективные структуры познания со­ответствуют реальности, ибо именно такое состояние обеспечивает воз­можность выживания. Этот аспект хорошо показан в тезисе К. Лоренца: «Наши познавательные способности есть достижение врожденного аппа­рата отражения мира, который был развит в ходе родовой истории чело­века и дает возможность фактически приближаться к внесубъективной реальности. Степень этого соответствия в принципе поддается исследова­нию...» 1 .

Второе значение эволюционной эпистемологии есть непосредственно предмет философии науки, потому что в нем акцент перемещен на мо­дель роста научного знания, которая оказывается по своему характеру и особенностям эволюционной. Здесь речь идет об эволюционной эписте­мологии как одной из концепций философии науки. Она указывает на ди­намику научного знания, эквивалентную логическому истолкованию ди­намики эволюции. Данное направление называют также эволюционной теорией науки.

Когда говорят о различии эволюционной теория познания (ЭТП) и эво­ люционной теории науки (ЭТН), то имеют в виду следующее. Первая (ЭТП) исследует становление и формирование познавательного аппарата. Вто-

рая (ЭТН) занимается продуктами познания: гипотезами, теориями, кон­цепциями. За первой - миллионы лет, за второй - десятилетия. Первая опирается на естественно-научное понятие эволюции; вторая- на его метафорическое значение.

Сопоставления ЭТП и ЭТН еще более детализируют эволюционный подход в целом. В ЭТП регулятивной идеей оказывается соответствие; в ЭТН - истина. В первой теории способом достижения наиболее адекват­ного состояния становится приспособление, во второй - приближение к истине. Однако и в первом, и во втором случае существует тяга к един­ственной супертеории, чему в действительности соответствует эволюци­онное развитие. Далее утраченная информация безвозвратно теряется, на что намекает реальный факт - вымершие виды. Иногда информация может возобновляться, тогда речь идет о восстановлении забытых теорий. Следует обратить внимание и на типы вариаций, которые либо слепы, либо целенаправленны. Процесс передачи информации также может про­текать двояко: либо своему потомству, либо всем заинтересованным уче­ным. Прогресс выступает или как побочный продукт эволюционного про­цесса, или как сознательно целенаправленный процесс. Характер нова­ций - квазинепрерывный либо скачкообразный. Ограничения проб пред­полагают множественность либо единичность.

Считается, что такой взгляд на познавательный процесс получил на­звание «эволюционная эпистемология» в англоязычных странах, а в не-мецко-говорящих более употребим термин «эволюционная теория позна­ния». Тем более что и основоположником данного направления считает­ся австрийский этолог К. Лоренц, Нобелевский лауреат по медицине (1973). Основы его учения наиболее явно представлены в книге «Оборотная сто­рона зеркала». К эволюционной эпистемологии тяготели также Карл Поп-пер «Объективное знание. Эволюционный подход» (1972), Герхард Фол-лмер «Эволюционная теория познания» (1975), Стивен Тулмин «Челове­ческое понимание» (1984).

Исследователи эволюционной эпистемологии Кай Хахлвег и К. Хукер уве­ренно называют в качестве пионеров-мыслителей, стоящих у истоков этой концепции, биолога Лоренца, психолога Пиаже и методолога Поппера.

Книга Конрада Лоренца по эволюционной эпистемологии «Оборотная сторона зеркала» (или «Позади зеркала»), опубликованная в 1973 г., дол­гое время оставалась без должного внимания. Ученый называет «Оборот­ной стороной зеркала» познавательную способность человека, подчерки­вая, что само существование человека и общества есть когнитивный про­цесс, основанный на присущем человеку любознательном или исследо­вательском поведении. Суть его невозможно понять, не изучив общие че­ловеку и животным формы поведения, что и составляет специфику науки этологии. В «Оборотной стороне зеркала» исследование познавательного процесса начинается с изучения поведения амебы и проводится вплоть до человека и человеческой культуры. Причем Лоренц отстаивает принципи­альную позицию, связанную с обоснованием того, что наблюдение над познавательным поведением животных более убедительно, чем извест­ная в философии на протяжении многих веков процедура самонаблюде-

ния. Сосредоточенность философов на интроспекции (самонаблюдении) чревата искажениями. В частности, вопрос о врожденном знании, по мне­нию автора, следует трактовать не в духе Локка и Канта, а как наличие в структуре человеческого головного мозга материального носителя- ге-нома, который и делает возможным усвоение информации о мире.

Исходя из стремления Лоренца поставить все эпистемологические воп­росы на биологическую основу, его направление, а точнее, исследова­тельская программа получила название «биоэпистемология». Ее основной темой стал когногенез, т.е. эволюция структур и процессов познания, эво­люция восприятия, корней понятийнЬго мышления, исследование воп­роса о природе приобретения знания.

«Лоренц отмечает, - подчеркивают Кай Хахлвег и К. Хукер, - что в структурных признаках, характеризующих живые организмы, закодиро­вана природа мира, в котором эти организмы обитают. Например, в са­мой форме глаза, а именно в его структуре, биохимическом составе и динамике, закодированы законы оптики. Плавные сочетания и скользкая поверхность рыбы свидетельствуют о водной среде, в которой она живет. Архитектоника наших костей, форма и текстура крыльев птицы - все эти структуры несут отпечатки отношения организма к миру, который его окружает» 2 . Поэтому центральным вопросом биоэпистемологии является проблема: как объяснить превращение систем, которые по сути просто хранилища информации, в субъекты познания.

Сам Лоренц назвал собственную концепцию «гипотетическим реализ­мом», в котором содержатся многочисленные достоинства.

Во-первых, она направлена на отражение естественного процесса роста знания.

Во-вторых, наблюдение и эксперименты над внешним миром до­ставляют множество фактов, описывающих внесубъективную ре­альность, т.е. реальность, одинаково признаваемую всеми наблю­дателями.

В-третьих, теории, направленные на объяснение этого множе­ства фактов, пытаются установить закономерности.

В-четвертых, теории возникают как на основании накопления и классификации фактов, так и из гипотез, каждая из которых явля­ется интуитивной догадкой, стимулируемой не только наблюде­ниями, но и другими, уже успешно подтвержденными гипотезами. Весьма любопытно общее заключение Лоренца, в котором сам про­цесс рождения гипотез, как и вся интуитивная деятельность человека, объявляется загадочной. Дальнейший ход размышлений ученого предпо­лагает решение весьма сложных эпистемологических задач, где необхо­димо как признание выдвинутой Поппером процедуры фальсификации, так и обоснование собственной позиции гипотетического реализма. Итак, правильно построенная гипотеза должна быть в принципе опровержимой, фальсифицируемой, т.е. несовместимой с некоторыми результатами экс­перимента. Это выдвинутое Поппером требование имеет преимущества, состоящие в возможности исключить из научного обихода ненаучные ги­потезы или же обнаружить не столь определенные гипотезы, которые во-

обще не допускает опытной проверки. Если гипотеза выдерживает подоб­ные проверки, ее вероятность возрастает. Научная теория определяется Лоренцом как система тщательно проверенных гипотез, поддерживаю­щих друг друга по принципу «взаимного прояснения». Этот принцип «вза­имного прояснения» и отличает эпистемологическую позицию Лоренца от более формальной конструкции Поппера. По мнению Лоренца, ника­кая гипотеза не может быть опровергнута одним или несколькими несо­гласующимися с ней фактами, а только другой, сильной гипотезой, ко­торой подчиняется большее количество фактов. Поэтому и истина пред­стает как «рабочая гипотеза», способная наилучшим образом проложить путь другим гипотезам.

Другое принципиально важное для судьбы современной философии науки замечание этолога состоит в указании на то, что получение и на­копление информации, существенной для сохранения вида, - столь же фундаментальное свойство и функция всего живого, как и получение и накопление энергии. Когда вследствие мутаций наследственных задатков вероятность получения энергии столь существенно возрастает, что от­бор начинает действовать в пользу наделенного данным преимуществом организма, то возрастает также и численность его потомства. Но вместе с тем повышается вероятность того, что именно представителю этого по­томства достанется следующий большой выигрыш в лотерее наследствен­ных изменений. Основе всякого возможного опыта, т.е. тому «априорно­му», о котором говорил И. Кант, соответствуют:

Самый первоначальный и древнейший механизм - регулирующий контур, посредством обратной связи делающий внутренние усло­вия организма независимыми от колебания внешних условий и поддерживающий их постоянство;

Способность воспринимать стимулы;

Врожденный механизм запуска;

Наследственная координация или инстинктивное движение.

Однако все описанные механизмы, в противоположность когнитив­ным функциям, не способны накапливать информацию. Их действие пред­ставляет собой не процесс приспособления, а уже работу готовых при-способительных структур. Например, очень любопытный механизм им-принтинга, выявленный у птиц, означает, что если новорожденный пте­нец в течение первых часов своей жизни не видит своих природных роди­телей, а видит объект другого рода, то этот объект на всю оставшуюся жизнь он и примет за своего родителя. Любопытным является замечание, что только то окружение, которое входило в опыт наших предков, фор­мировало когнитивные структуры последующих поколений. В ином окру­жении они чувствовали себя ненадежно.

Процессы приобретения текущей информации, телеономные моди­фикации поведения, корни понятийного мышления, исследованные Ло­ренцом, еще ждут своего содержательного интегрирования в современ­ную общую теорию, эпистемологии.

Вместе с тем на фоне биоэпистемологии Лоренца, которую многие оценивали как нефундаменталистскую теорию, Жан Пиаже предложил

свою теорию генетической эпистемологии. Пиаже был уверен, что «если эпистемология не хочет замкнуться в чистые спекуляции, она должна быть всегда обращена к анализу стадий научного мышления и объясне­нию интеллектуального механизма, используемого различными ветвями науки в завоевании реальности. Теория знания, следовательно, в значи­тельной мере - теория адаптации мышления jk реальности. <...> Фунда­ментальная гипотеза генетической эпистемологии состоит в том, что су­ществует параллелизм между прогрессом в логической и рациональной организации знания и соответствующим формирующим психологическим процессом»-". Генетическая эпистемология стремится объяснить знание на основе особенностей психологического происхождения представлений и операций, на которых оно зиждется.

Пиаже предлагает концепцию стадиального развития мышления. В ре­зультате непрекращающегося взаимодействия между организмом и окру­жающей средой развивается и селективно усиливается множество сен­сорно-моторных координации, которые требуют вмешательства со сто­роны операциональных структур. Тем самым нервная система развивает обогащенную операциональную структуру. В то же время возрастает спо­собность отражать и сохранять в сознании свойства самой этой иерархии.

Согласно Ж. Пиаже, интеллект проходит в своем развитии пять ста­дий: сенсорно-моторную, символическую, допонятийную, интуитивную, конкретно-операциональную и формальную. Именно на первой, сенсор­но-моторной, стадии происходит формирование интеллекта. Он рождает­ся из ассимилирующей деятельности субъекта, которая до появления ин­теллекта приводила только к формированию навыков. Переходная сту­пень между навыком и интеллектом на примере развития человеческой личнрсти связана с координацией зрения и хватания (имеется в виду воз­раст между тремя и шестью месяцами). Первое воспроизведенное движе­ние, приводя к результату, рождает схему, в которой действие и резуль­тат воспринимаются как целое. И как только объекты принимают свое постоянное состояние, схема вызывает повторные действия. Однако объек­ты не имеют еще субстанционального значения. Поэтому, выпадая из поля восприятия, они (на данной стадии развития интеллекта) для ребенка существовать перестают, не сохраняются.

Повторение схемы действия приводит к отделению элементов само­го действия и результата, а также к обобщению. Пиаже отмечает, что к 8-10 месяцам эти процессы приводят к тому, что схемы начинают коор­динироваться между собой. Простые схемы объединяются, а в качестве средства могут быть употреблены другие цели. Эти схемы субъект исполь­зует, чтобы понять незнакомый предмет на уровне сенсорно-моторного отношения. Он встряхивает его, ударяет, схватывает, трет. И уже здесь, по мнению исследователя, возможно говорить об интеллекте 4 .

Далее, вследствие координирования схем, возникает воспроизводя­щая ассимиляция, которая связана с активным интересом к новому и со стремлением открывать новые схемы действия в результате эксперимен­тирования с объектом. А на втором году жизни ребенка, как отмечает Ж. Пиаже, завершается его образование. Происходит интериоризация (пе-

ренесение во внутрь) активного экспериментирования вследствие того, что в этой фазе появляются первые зачатки представления. У ребенка по­является возможность, с одной стороны, к отсроченной имитации (что тесно связано с образным представлением) и к символической игре, свя­занной с формированием моторного образа, - с другой. Однако мысль здесь не выделена из перцептивно-моторной деятельности.

По Пиаже, условия перехода от схемы к мысли таковы. Во-первых, требуется увеличение скорости ассимилирующей координации схемы, чтобы могли образовываться целостные системы и одновременные их пред­ставления. Во-вторых, должно произойти осознавание самого действия, а не только желаемого результата. И в-третьих, необходимо расширение сферы символических представлений. Тем новым, что характеризует мыш­ление в отличие «от» и в сравнении «с» сенсорно-моторным интеллек­том, является способность представлять одну вещь посредством другой. Эта способность имеет двоякое применение: в формировании символов и в использовании знаков, которые произвольны. Символ у Пиаже выступа­ет продуктом воображения, которое создает образы для обозначения ре­ально существующего, воспринимаемого сквозь призму собственных ин­тересов. Начальная стадия репрезентативного интеллекта характеризует­ся Пиаже как допонятийная. Предпонятие, будучи переходной формой мысли, конкретизируется как в слове, так и в символе. Интересно, что к 4 годам допонятийное мышление трансформируется в интуитивное, ко­торое развивается вплоть до Улет. Интуиция, по Пиаже, есть мысленно осуществленное действие: привести в соответствие, включить, располо­жить в ряд и т.д.

С 8 до 11 лет происходит формирование конкретных операций. Измене­ние же формы мысли начинает происходить на следующей стадии, кото­рая продолжается от 12 лет на протяжении всего юношеского периода. Эта стадия связана с развитием формального мышления. Происходит окон­чательная децентрация мысли, так как она не использует по большей мере символическую репрезентацию. Мысль на данном этапе выступает как интериоризованное действие, которое замещает вещи вербальными знаками, а движения - их восстановлением в памяти 5 .

Таким образом, можно зафиксировать, что Пиаже выделяет четыре формы мысли: символ, Предпонятие, конфигуративный образ и понятие. Природа понятия остается без рассмотрения. Она то редуцируется к сло­ву, то растворяется в определении «мысленные представления».

Для Лоренца и Пиаже общим является представление о том, что в результате изменения, отбора и закрепления параметры внешнего окру­жения кодифицируются в структуре самого организма.

Исследователи отмечают, что главной философской предпосылкой эволюционной эпистемологии выступают постулаты «гипотетического реализма». По мнению Герхарда Фоллмера, к основным постулатам гипо­ тетического реализма, на которых основывается эволюционная эписте-мология, следует отнести:

1) постулат реальности (имеется реальный мир, независимый от вос­приятия и сознания);

2) постулат структурности;

3) постулат непрерывности (между всеми областями действительно­сти существует непрерывная историческая и каузальная связь);

4) постулат о чужом сознании (так же, как я, другие индивиды обла­дают восприятием и сознанием);

5) постулат взаимодействия (наши органы аффициируются реальным миром);

6) постулат о функции мозга (мышление и сознание есть функция мозга, естественного органа);

7) постулат объективности (научные высказывания должны быть объективными) 6 .

В эволюционной эпистемологии опыт и устранение ошибок считается единственным путем познания. Механизмом, его обеспечивающим, ока­зываются «вариации и селективные сохранения». Подчеркивается именно эволюционный характер познавательного процесса и констатируется по­стоянный рост его информационного содержания. Наряду с этим в эво­люционной эпистемологии подчеркивается гипотетический характер зна­ния, его индетерминистские элементы, непредсказуемость, открытость будущему, а также выделяется особая роль креативности.

Проблемными, требующими пристального внимания оказываются следующие положения. Если критерием для эволюционного успеха слу­жит соответствие (а не истина), то его достижение всегда происходит с учетом специальной экологической ниши. Поэтому соответствие призна­ется «соответствующим» лишь для данной ниши, а в общем случае оно покоится на иных допущениях. В условиях внутри- и межгрупповой конку­ренции лучшее знание о внешнем мире является высшей ценностью для выживания.

Общий вывод, который делает Г. Фоллмер, не вызывает возражений. «Память и способность к обучению, любопытство, абстракции и генера­лизации, создание и употребление понятий, формирование гипотез, ком­муникативные потребности, употребление дискрептивного и аргумента-тивного языка, критическая позиция и потребность в интерсубъективном согласии - все это в действительности типично человеческие черты, ко­торые укоренены биологически и одновременно конститутивны для на­уки» 7 .

Таким образом, общим для всех концепций эволюционной эпистемо­логии оказывается использование понятийного аппарата теории органи­ческой эволюции, а также стремление обнаружить сходные черты позна­вательной активности животных и человека (опосредованность, подвер­женность ошибкам, креативность). Вместе с тем эволюционная эписте-мология толкуется как одна из альтернативных моделей роста знания по отношению к другим познавательным концепциям.

В начале 60-х гг. Стивен Тулмин сформулировал оригинальную эволю­ ционную программу исследования науки на основе идеи функционирова­ния «стандартов рациональности и понимания». Стивен Тулмин прошел путь от неопозитивизма, махизма к эпистемологическому эволюционизму. Работа «Человеческое понимание» представляет собой итог пережитой

им эволюции. Он усматривает прогресс науки и рост человеческого зна­ния во все более глубоком и адекватном понимании. И в отличие от мето­дологической доктрины К. Поппера, в основании которой «более полное знание через более истинные суждения», Ст. Тулмин мыслит «более глу­бокое понимание через более адекватные понятия».

Тулмин отталкивается от представления о двойственном характере че­ловеческого понимания. «Человек познает, но он также и осознает то, что он познает» 8 . Заметим, однако, что внимание к процессу осознава-ния - не случайный ход. Само осознавание может предстать и как пове­денческая процедура, когда осознавать необходимо, чтобы строить пра­вильную, адекватную адаптационную или мобилизационную поведен­ческую линию. Здесь осознавание получает бытие в онтологическом, а точнее - в онтопсихологическом пространстве. Кроме того, оно может выступать и как осознавание сказанного, т.е. имеет логическое и рефлек­сивное бытие. В этом значении осознавание очень близко к знанию как таковому.

Исторически человеческое понимание развивается двумя дополняю­щими друг друга путями. Познавая мир вокруг себя, человек расширяет свое знание; вглядываясь «внутрь себя», рефлектируя по поводу своей познавательной деятельности, человек углубляет свое знание. Централь­ным элементом человеческого понимания являются понятия. Поэтому важной задачей для Тулмина становится попытка дать адекватное объяс­нение интеллектуального авторитета наших понятий, объяснить рост по­нятий и процесс их усвоения. Тулмид поразительно схож в своих выводах с установками традиционной гносеологии, развивающей идею социокуль-турной обусловленности понятий. Появлению новых осмысленных поня­тий предшествует осознание новых проблем и введение новых процедур, позволяющих решить эти проблемы. Понятия служат человеческим це^ лям в реальных практических ситуациях. Изменения в применении поня­тий связаны с постепенным уточнением данных понятий или усложнени­ем их значений.

Исследования философа концентрируются вокруг размышлений на тему: благодаря каким социально-историческим процессам и интеллек­туальным процедурам изменяются и развиваются, передаваясь из поколе­ния в поколение, популяции понятий и концептуальных систем - мето­ды и инструменты коллективного понимания? Поставленная в связи с этим проблема изменчивости понятий и теорий опирается на социокуль-турные реалии. Именно то, что XX век обеспокоен нерешенной пробле­мой относительности, дает возможность Ст. Тулмину прийти к выводу о зависимости понятий и понимания от конкретной исторической ситуа­ции и среды обитания. Какими понятиями человек пользуется, какие стан­дарты рационального суждения он признает, как он организует свою жизнь и интеризует свой опыт, зависит от того, когда человеку пришлось ро­диться и где ему довелось жить, отмечает ученый. Но если все человече­ские понятия и интерпретации, рациональные стандарты исторически и культурно изменчивы, то в этом случае мы должны решить вопрос о том, какие же понятия у нас пользуются подлинным авторитетом.

Ст. Тулмин подчеркивает, что «проблема человеческого понимания в XX в. - это уже не аристотелевская проблема, в которой познавательная задача человека состоит в том, чтобы понять неизменные природные сущ­ности; это и не гегелевская проблема, в которой исторически развивает­ся только человеческий разум в противоположность составляющей ста­тический фон природе. Скорее всего эта проблема требует теперь, чтобы мы пришли к терминам развивающихся взаимодействий между миром че­ловеческих идей и миром природы, причем ни один из них не является инвариантным. Вместо неизменного разума, получающего команды от неизменной природы посредством неизменных принципов, мы хотели бы найти изменчивые познавательные отношения между изменяющимся человеком и изменяющейся природой» 9 .

«Мы можем ясно понять интеллектуальный авторитет наших понятий только в том случае, если мы имеем в виду социально-исторические про­цессы, благодаря которым они развиваются в жизни культуры или сооб­щества», - считает Тулмин. Однако возникает проблема рационального авторитета за пределами какой-либо конкретной эпохи или сообщества. «Как беспристрастный форум рациональности с его беспристрастными процедурами для сравнения альтернативных систем понятий и методов мышления может найти философское основание, которое является об­щепринятым в свете остальных идей XX века?» - вопрошает С. Тулмин. И выдвигает идею интеллектуальной инициативы, рациональность кото­рой заключается в процедурах, управляющих его (знания) историческим развитием и эволюцией 10 .

Полемизируя с «революционной» теорией Т. Куна о процессе концеп­туальных изменений, он ставит под сомнение само понятие революция и считает, что новые идеи могут входить в общество не сразу, а постепенно. Вместо революционного объяснения интеллектуальных изменений, ко­торое задается целью показать, как целое - «концептуальные системы» сменяют друг друга, он задает эволюционное объяснение, которое пока­зывает, как постепенно трансформируются «концептуальные популяции» (термин, введенный им в качестве синонима научной теории). Долгосроч­ные крупномасштабные изменения в науке, как и везде, происходят не в результате внезапных «скачков», а благодаря накоплениям мелких изме­нений, каждое из которых сохранилось в процессе отбора в какой-либо локальной или непосредственно проблемной ситуации. Таким образом, четкая преемственность проблем, стоящих перед наукой, отражает не внешний вечный диктат логики, но преходящие исторические факты в каждой отдельной проблемной ситуации.

При этом важно не только совершенствование понятий, чтобы в ре­зультате получить более точную и подробную понятийную картину. Важно понимание того, что несмотря на значимость индивидуальной инициати­вы, которая может привести к открытию новых истин, развитие новых понятий- это дело коллективное. Прежде чем новое предположение ста­нет реальной возможностью, оно должно быть коллективно принятым как заслуживающее внимания, т.е. достойное экспериментирования и ско­рейшей разработки. Таким образом, создание новых концептуальных воз-

можностей требует не только коллективной неудовлетворенности суще­ствующим кругом понятий или индивидуального предложения какой-либо альтернативной процедуры объяснения, но и сочетания того и другого.

Само понимание определяется как соответствие утверждений приня­тым стандартам или матрицам. А эволюция науки предполагает улучше­ние понимания. Последнее предусматривает устранение того, что не ук­ладывается в матрицу понимания, т.е. устранение аномалий. Рациональ­ность также истолковывается как соответствие стандартам понимания. И предстает как атрибут человеческих действий или инициатив, особенно тех процедур, благодаря которым понятия, суждения и формальные сис­темы, широко распространенные в данных инициативах, критикуются и сменяются. Иными словами, рациональность означает прежде всего со­ответствие исторически обусловленным нормативам научного исследо­вания, в частности нормативам оценки и выбора теорий. Это говорит о некоторой релятивности стандартов рациональности, о том, что они за­висимы и меняются вместе с изменением «идеалов естественного по­рядка».

Эволюция научных теорий - это непрерывный отбор концептуальных новшеств. Теории, в свою очередь, предстают как «популяции понятий». Они подвержены выживаемости, т.е. процессам сохранения и мутации (ин­новациям). «Мутации» сдерживаются факторами критики и самокритики, что по аналогии играет роль естественного и искусственного отбора.

Изменения наступают тогда, когда интеллектуальная среда позволяет «выжить» тем популяциям, которые в наибольшей степени адаптируются к ней. Наиболее важные изменения связаны с заменой самих матриц по­нимания или наиболее фундаментальных теоретических стандартов.

Таким образом, эволюционная модель развития науки, по Тулмину, представляет собой взаимодействие «инноваций и отбора». Основнв^ ха­рактеристики данного процесса таковы.

Во-первых, интеллектуальное содержание научной дисциплины, с одной стороны, подвержено изменениям, а с другой - обнару­живает явную преемственность.

Во-вторых, в интеллектуальной дисциплине постоянно появля­ются пробные идеи или методы, однако только немногие из них завоевывают прочное место в системе дисциплинарного знания. Не­прерывное возникновение интеллектуальных новаций уравновеши­вается процессом критического отбора.

В-третьих, этот двусторонний процесс производит заметные кон­цептуальные изменения только при наличии дополнительных ус­ловий: а) достаточного количества людей, способных поддержи­вать поток интеллектуальных нововведений; б) наличие «форумов конкуренции», в которых пробные интеллектуальные нововведе­ния могут существовать в течение длительного времени, чтобы обнаружить свои достоинства и недостатки.

В-четвертых, интеллектуальная экология любой исторической и культурной ситуации состоит в том, что дисциплинарный отбор

признает те из конкурирующих нововведений, которые лучше все^ го отвечают требованиям местной «интеллектуальной среды». Эти «требования» охватывают как те проблемы, которые непосредствен­но нужно решать, так и другие упрочившиеся понятия, с которы­ми должно сосуществовать.

Следовательно, в процессе развития науки надо четко различать две группы вопросов: первая указывает на факторы, обусловливающие появ­ление теоретических инноваций; вторые - на факторы, определяющие закрепление того или иного концептуального варианта. Решающим усло­вием для выживания инноваций становится ее вклад в установление со­ответствия между объяснением данного феномена и «объяснительным идеалом».

Наука оценивается двояко: и как совокупность интеллектуальных дис­ циплин, и как профессиональный институт. Проблемы, на которых кон­центрируется работа последующих поколений ученых, образуют в своей совокупности длительно существующее генеалогическое древо. Механизм эволюции концептуальных популяций состоит в их взаимодействии с внут-ринаучными (интеллектуальными) и ненаучными (социальными и эко­номическими) факторами. «Понятия могут выживать» благодаря значи­тельности своего вклада в улучшение понимания. Однако это может про­исходить и под влиянием иных воздействий, например, идеологической поддержки или экономических приоритетов, роли лидеров, школ, авто­ритетов в научном сообществе. Эволюционный процесс предполагает на­личие двух сторон: внутренней (рационально реконструируемой) и внеш­ней (зависящей от вненаучных факторов). Изучая процесс концептуаль­ной изменчивости, мы обнаруживаем, что внутренние, интеллектуаль­ные, и внешние, социальные, факторы воздействуют на него совместно, подобно двум самостоятельно действующим фильтрам. Социальные фак­торы ограничивают возможности и побудительные мотивы интеллекту­ального новаторства. Социальные факторы необходимы, но решающими являются только интеллектуальные факторы. Интеллектуальные сообра­жения фокусируют ту теоретическую деятельность, которую социальные стимулы делают возможной. Если институциональные, социальные, иде­ологические условия неблагоприятны, то спорные проблемы долго не получают своего решения.

Оставаясь на почве эволюционной эпистемологии, Ст. Тулмин гово­рит о взаимосвязи всех элементов, составляющих здание науки. «Наука, рассматриваемая в качестве целостной человеческой инициативы, не яв­ляется ни только компендиумом идей аргументов, ни только системой институтов и заседаний. В тот или иной момент интеллектуальная история научной дисциплины, институциональная история научной специально­сти и индивидуальных биографий ученых, очевидно, соприкасаются, вза­имодействуют и сливаются друг с другом. Ученые усваивают, применяют и модифицируют свои интеллектуальные методы «ради» интеллектуаль­ных требований своей науки, а их институциональная деятельность в дей­ствительности принимает такие формы, которые позволяют эффективно

действовать «во главе» науки. Следовательно, дисциплинарные (или ин­теллектуальные) и профессиональные (или человеческие) аспекты на­уки должны быть тесно взаимосвязанными, но ни один из них не может быть полностью первичным или вторичным по отношению к другому» 11 .

Однако решающая роль принадлежит «научной элите», которая явля­ется носителем научной рациональности. От нее зависит успешность «ис­кусственного отбора», «выведение» новых продуктивных понятийных по­пуляций. Вместе с тем Тулмин против превращения критериев рациональ­ности в универсальные, а проблематику истины пытается рассмотреть с позиций прагматизма и инструментализма.

Ст. Тулмин приходит к пониманию современной роли институциональ-ности, подчеркивая, что рациональные инициативы в естественных на­уках - не просто изменчивые популяции понятий, связанные между со­бой в формализованные теории, но прежде всего изменчивые популяции ученых, объединенных в строгие институты. «Научную специальность сле­дует рассматривать как историческую сущность, или популяцию, чье ин­ституциональное развитие происходит параллельно интеллектуальному развитию той дисциплины, которой она соответствует» 12 . Новые понятия, теория или стратегия становятся эффективной возможностью научной дисциплины только тогда, когда они серьезно воспринимаются влиятель­ными представителями соответствующей профессии, и полностью уста­навливаются только в том случае, если получают позитивное подтверж­дение. Природа интеллектуальной дисциплины включает в себя, как ее по­нятийный аппарат, так и людей, которые его создали, как ее предмет или домен, так и общие интеллектуальные цели, объединяющие работа­ющих в данной области исследователей. Они принимают определенные идеалы объяснения. Эти идеалы обусловливают те коллективные цели, которые человек стремится достичь, когда получает соответствующую специальность.

Тулмин подчеркивает, что интеллектуальные установки, с которыми люди подходят к природе, воспроизводят установки конвенциального ха­рактера. Для сохранения связной дисциплины во все времена требуется, по его мнению, всего лишь достаточная степень коллективной согласо­ванности интеллектуальных целей и дисциплинарных установок.

Однако изменчивый характер науки воплощается в изменяющихся установках ученых, в связи с чем Тулмин подчеркивает особую роль ли­деров и авторитетов в научном сообществе. Исторически сменяющие друг друга ученые воплощают историческую смену процедур объяснений. Со­держание науки предстает в виде «передачи» совокупности интеллекту­альных представлений последующему поколению в процессе обучения. Эволюция науки есть улучшенное понимание. Ст. Тулмин обращает вни­мание на тот факт, что каждое новое поколение учащихся, развивая свои собственные интеллектуальные перспективы, в то же время оттачивает оружие, чтобы в конечном итоге завоевать свою специальность. Через пять, десять или двадцать лет именно их слово будет иметь вес в данной специ­альности, их авторитет будет управлять данной научной дисциплиной и придавать ей новую форму.

ЛИТЕРАТУРА

1 Современные теории познания. М., 1992. С. 83.

- Хахлвег К., Хукер К. Эволюционная эпистемология и философия науки // Современная философия науки. М., 1996. С. 161.

3 Пиаже Ж. Избранные психологические труды. М., 1994. С. 168, 165.

4 См.: там же. С. 159.

5 См.: там же. С. 87.

6 Современные теории познания. С. 93.

7 Там же. С. 101.

8 Тупмин С. Человеческое понимание. М., 1984. С. 23.

9 Там же. С. 41.

10 Там же. С. 173,97.

11 Там же. С. 306. > 2 Там же. С. 262.

ЛЕКЦИЯ 4. ВВЕДЕНИЕ В ФИЛОСОФСКУЮ АНТРОПОЛОГИЮ

Modus quo corporibus adhaerent spiritus comprehendi ab hominibus non potest, et hoc tamen homo est.

Человек не способен постичь соединение духа с телом, а между тем это и есть человек.

План

4.1. Образ человека в культуре .

4.2. Биологическое и социальное в человеке.

4.3. Человек в поисках смысла: образы любви.

4.4. Человек в поисках смысла: образы страха.

4.5. Человек в поисках смысла: образы свободы.

4.6. Человек в поисках смысла: «иметь» или «быть»?

Образ человека в культуре

Как ни странно, но до сих пор в своих изображениях универсума наука так и не определила место человека. Физике удалось временно очертить мир атома. Биология сумела навести некоторый порядок в конструкциях жизни. Опираясь на физику и биологию, антропология (т.е. наука о человеке) в свою очередь кое-как объясняет структуру человеческого тела и некоторые механизмы его физиологии и психики. Но полученный при объединении всех этих черт портрет явно не соответствует действительности. Человек в том виде, каким его удается воспроизвести сегодняшней науке, – животное, подобное другим. Но если судить хотя бы по биологическим результатам его появления и жизнедеятельности, то не представляет ли он собой как раз нечто совершенно иное?

Философ Эрих Фромм писал: «Человек – это не вещь, а живое существо, которое можно понять только в длительном процессе развития. В любой миг своей жизни он еще не является тем, чем может стать, и чем он, возможно, еще и станет. Человеку нельзя дать такое определение, как столу или часам, и все же определение этой сущности нельзя считать полностью невозможным».

Конечно же, в обычной жизни вопрос «кто есть человек?» решается просто. Никто ведь не путает людей с обезьянами, кошками или собаками. Во-первых, человека характеризует специфический внешний облик и способы поведения, а во-вторых, человек – это существо разумное, обладающее сознанием. А что значит – обладать сознанием? Обладать сознанием – значит отделять себя от всего окружающего мира, удерживать это отличие, формировать и формулировать свое Я, обладать способностью самопознания.

Но ведь человек не только обладает сознанием, он активно им пользуется, оно ему жизненно необходимо. А как человек пользуется сознанием? Во-первых, он создает рациональную, подчиненную закономерностям картину мира. А во-вторых, он выражает себя, передает свои мысли и чувства посредством языка и речи.

Учение о душе

(Схема 25 ) (А, с. 50 // Философия: dtv-Atlas. М., 2002). По Аристотелю , душа человека состоит из трех частей:

Вегетативная, или растительная душа;

Чувственная, или животная душа;

Разумная душа.

Функцией растительной души является питание, животной – ощущение и локальная подвижность, разума – духовная деятельность.

Разум занимает особое положение: его можно разделить на пассивный и активный (творящий). Пассивный разум представляет материю (потенциальное), а активный – форму (актуальное). Пассивный разум связан с чувствами, но познает предметы по их идеальной форме. Активный разум не связан с телом, он является «поставщиком» чистых форм. Пассивный разум – индивидуален, смертен, активный – всеобщий, бессмертен.

Арабский философ Ал-Фараби (IX-X в.) утверждает, что человек становится человеком тогда, когда обретает природную форму, способную и готовую стать разумом в действии . Первоначально он обладает страдательным разумом, сравнимым с материей. На следующей ступени страдательный разум переходит в разум в действии, причем через посредство приобретенного разума. Если страдательный разум является материей для приобретенного разума, последний является как бы материей для разума деятельного. «То, что, переполнившись, переливается от Аллаха к деятельному разуму, переливается Им к его страдательному разуму через посредство приобретенного разума, а затем – к его способности воображения. И человек этот благодаря тому, что переливается от Аллаха в его воспринимающий разум, становится мудрецом, философом, обладателем совершенного разума, а благодаря тому, что перетекает от Аллаха в его способность воображения – пророком, прорицателем будущего и истолкователем текущих частных событий. Душа его оказывается совершенной, соединенной с деятельным разумом». Именно такому человеку надлежит быть имамом, т.е. духовным правителем.

Средневековый философ Альберт Великий учит о бессмертии индивидуальной души, что естественно для христианской доктрины. Причем активный разум есть часть души и формообразующий принцип в человеке. Он представлен в людях в виде индивидуальных вариаций, но в качестве результата божественного творения причастен к всеобщему и потому дает возможность общезначимого, объективного знания. Душа есть единое целое, содержащее в себе, однако, различные силы, в том числе вегетативную, сенситивную и рациональную способности.

Ученик Альберта Фома Аквинский бессмертие индивидуальной души человека обосновывает тем, что, будучи формой тела, душа и после отделения от тела сохраняет качество единичности.

Философская антропология ХХ в. опирается главным образом на данные биологии .

Хельмут Плеснер утверждает, что всему живому свойственна позициональность : оно выделяется на фоне существующей вне его окружающей среды, соотносится с ней и воспринимает ее реакции. Форма организации растения – открытость: оно встроено в окружающую среду, напрямую зависит от нее. Замкнутая форма животного , напротив, благодаря развитию органов (и мозга как центрального органа) сильнее сосредотачивает организм на самом себе и тем самым дает ему большую независимость. Лишь человек отличается эксцентрической позициональностью , поскольку благодаря самосознанию умеет относиться к себе рефлексивно. Он постигает себя в трех аспектах: как предметно данное тело , как душу в теле и как Я , с точки зрения которого он и занимает эксцентрическую позицию. Благодаря дистанции, с которой человек относится к себе самому, жизнь для него – выполняемое им самим задание. Из себя, и только из себя он обязан сделать то, чем должен быть, и потому от природы предрасположен к культивированию себя самого.

Арнольд Гелен рассуждает более критично. Если животное хорошо приспособлено к окружающей среде, целиком находясь под управлением инстинкта, то человек биологически – существо ущербное . Его существование под угрозой в силу неприспособленности и оттеснения инстинктов . Но зато, с другой стороны, он открыт миру и, значит, способен научаться, поскольку не прикован ни к какому горизонту опыта или образцу поведения. Поэтому благодаря своему рефлексивному сознанию человек способен перестраивать условия своей жизни (выживания), созидая для себя искусственную окружающую среду – культуру .

Эволюционная теория познания

Фундаментальным в этой области является труд Конрада Лоренца «Учение Канта об априори в свете современной биологии» (1941). Главная его мысль состоит в том, что предзаданность нашего мышления («априори» Канта) – плод эволюции. Исследование Лоренцем человеческого «аппарата построения картины мира» базируется на фундаментальном принципе: жить – значит учиться . Эволюция есть процесс, в ходе которого приобретаются знания: «Наши … предустановленные формы созерцания и категории приспосабливаются к внешнему миру по точно тем же законам, по каким копыто лошади приспосабливается … к степному грунту, плавник рыбы … к воде». Поскольку наш аппарат построения мира под давлением отбора в течение миллионов лет не мог позволить себе впасть в угрожающие его существованию ошибки, его заданные параметры в значительной степени соответствуют отображаемой окружающей среде. С другой стороны, наши способности «воспроизведения мира» дают сбой, когда речь идет об общих связях (например, волновой механики и атомной физики). Поэтому наши наследственные формы созерцания пространства, времени и причинности претендуют самое большое на вероятность , но отнюдь не на окончательную достоверность. Все познание есть выдвижение «рабочих гипотез».

Лоренц изучал также «моральное поведение» животных и унаследованные формы поведения человека. Такие моральные явления, как эгоизм и альтруизм, встречаются у животных точно так же, как агрессивность и механизмы ее контроля. По причине амбивалентности естественных признаков (например, агрессивности и социального поведения) фактическая детерминированность врожденной формой поведения должна учитываться в исследовании как наличное состояние , но не может служить мерилом должного .

В чем тогда заключается философская проблема человека? И почему Э. Фромм утверждает, что дать определение человеку невозможно? Дело в том, что мы дали описание только биологической стороне человека, но это не весь человек. Философы всех времен пытались решить загадку двойственности человеческой природы . Как в человеке сочетается биологическое и духовное, конечное земное существование и стремление к вечной жизни, осмысленное и лишенное смысла, индивидуальная неповторимость и социальная «безликость».

Русский философ Владимир Соловьев писал: «С одной стороны, человек есть существо с безусловным значением, с безусловными правами и требованиями, и тот же самый человек есть только ограниченное и преходящее явление, факт среди множества других фактов, со всех сторон ими ограниченный и от них зависящий, - и не только отдельный человек, но и все человечество». Получается, что мы волей-неволей должны определиться и выбрать из двух альтернатив одну (третьего не дано): или признать, что человек имеет свое безусловное значение, свои безусловные права не только в своих собственных глазах, но и во вселенском масштабе, или же признать, что человек есть только простой биологический факт, т.е. нечто условное, ограниченное, такое явление, которое сегодня есть, а завтра может и не быть. Вл. Соловьев пишет далее:«Человек как факт сам по себе не истинен и не ложен, не добр и не зол, он только натурален, он только необходим, он просто существует. А если так, пусть же человек не стремится к истине и добру, ведь все это только условные понятия, в сущности – пустые слова. Если человек есть только факт, если он неизбежно ограничен механизмом внешней действительности, пусть он и не ищет ничего большего, чем эта натуральная действительность, пусть он ест, пьет, веселиться, а если невесело, то он, пожалуй, может своему фактическому существованию положить фактический же конец».

Все дело в том, что человеку трудно согласиться с тем, что он просто биологический факт, случайное явление природы. А если это так, значит у нас есть интуитивная установка на то, что наше существование должно быть наполнено глубоким смыслом. А как работает эта установка?

Эмма Мошковская

Сказка о голове

Решила как-то голова,

Что жить уже не хочется,

С большой-большой горы тогда

Она решила броситься…

И вот велит она ногам,

Чтоб моментально были там.

И ноги тотчас понесли

Дурную эту голову,

Но заблудились и пошли

Совсем в другую сторону!

А так как в этой стороне

Они ни разу не были,

То с удовольствием по ней

Скакали, шли и бегали!

А так как ноги к голове

Прекрасно относились,

То всюду в этой стороне

С собой ее носили!

А так как в этой стороне

Все было неизвестно,

То, значит, этой голове

Все было интересно!

И что это кругом?

И что за тем углом?

И голова глядела

Во все свои глаза,

И солнце ее грело,

Грозила ей гроза!

И страшно было голове!

И весело ей было!

И о большой-большой горе

Она совсем забыла!

Философ Ренессанса Джованни Пико дела Мирандола (XV в.) в своей знаменитой «Речи о достоинстве человека» писал, что заканчивая творение мира, Бог раздал уже все качества, так что на долю человека не досталось ничего особенного. Поэтому он сказал человеку: «Тебе не положены непреодолимые границы – тебе самому придется… определять свою природу, пользуясь своей свободной волей. Я поставил тебя в средоточие мира, дабы оттуда ты мог обозреть все, что в этом мире есть… Тебе вольно опуститься до низшего мира и стать наравне со скотом. Но тебе так же вольно подняться в высший мир божественного, решившись на это собственным духом». В этом суть антропоцентризма Ренессанса.

Как формируется в человеке эта установка? Нужно помнить, что сознание и самосознание человека развивается и действует не в «безвоздушном» пространстве. Оно возможно вообще только в рамках человеческой культуры . Поэтому, в самом широком смысле этого слова, любая осмысленная жизнь человека – это культурная жизнь, а сам человек по своей сути – это культурное существо. Чтобы понять это давайте сравним жизнь человека и жизнь животного по одному существенному аспекту – характеру взаимоотношения с окружающей средой. Что мы видим? Животное активно приспосабливается под окружающую среду, стремится слиться с ней. От этой способности зависит его выживание. Человек же не столько приспосабливается сам, сколько активно «приспосабливает» природу, преобразует ее для удовлетворения своих потребностей. Человек наделен умением «оборачивать природу против нее самой» . С помощью все более и более изощренных приспособлений он в состоянии изменить, перестроить под себя конфигурацию окружающего мира.

Существенное отличие человеческой деятельности от деятельности животных состоит в том, что у животных – только удовлетворение витальных потребностей, а у человека – эта задача + механизм «социального наследования» поведенческих программ . Т.е. у человека «атрофирован» генетический механизм передачи поведенческих программ от поколения к поколению, от вида к индивиду.

В чем суть механизма «социального наследования»? Это, – как пишет Моисей Каган в книге «Философия культуры», – «опредмечивание» накапливаемого человеческого опыта, позволявшее сохранять в объективированном и отторгнутом от самого человека – и потому не исчезающем со смертью – виде добываемые им знания, ценности и умения». «Так, – делает вывод Каган, – биологическое существование становилось одновременно социальным, благодаря неизвестному природе виду активности – человеческой деятельности. В результате деятельность человека породила новую – человеческую форму бытия – культуру».

Суть культурной жизни человека – постоянное усилие, непрестанный труд, направляемый сознанием . Данные усилия могут быть направлены вовне на создание искусственной, комфортной для человека среды обитания. Так появляется мир «второй природы», т.е. мир материальных объектов и систем, созданных руками человека. Но данные усилия могут быть применены к самому человеку, ведь культурным человек становится не столько по своей природе (т.е. благодаря своим биологическим особенностям), сколько вопреки ей, трансформируя свою природу под соответствующий культурный стандарт. Там где эти сознательные усилия ослабевают или прекращаются, культура начинает погибать. Таким образом, существование культуры зависит от ее непрерывного воспроизводства.

Что такое культура? Можно выделить три составляющих культурной жизни человека. Во-первых, это способы человеческого действия, схемы, образцы, в соответствии с которыми человек строит свой труд и поведение . Что это конкретно? Это совокупность приемов «орудования», оперирования с предметами, а также это способы общения, изложения своих мыслей и чувств, способы коммуникации. Это те «матрицы» поведения, усвоенные в детстве, которыми мы пользуемся всю жизнь. Во-вторых, культура – это вся совокупность созданных людьми культурных объектов, то, что называется «второй природой» . Вот подумайте, чем деревянная ложка отличается от древесной веточки? Ложка приносит пользу, а веточка существует сама по себе. В том то и дело, что любой культурный предмет функционален, уже в самой его форме скрыто его предназначение, т.к. он создан специально для удовлетворения тех или иных человеческих потребностей. Овладевая функциями культурных предметов, мы чувствуем себя комфортно в искусственной, культурной среде обитания. Третья составляющая культурной жизни человека – это духовные ценности : истина, красота, добро, вера, надежда, любовь и т.д. Это не реальные, а идеальные «матрицы» чувствования, мышления и поведения людей.

Сам человек – это тоже продукт культуры. Он всю жизнь проводит в рамках «второй природы», это единственно возможная комфортная для него среда обитания, а значит он и сам оценивает себя как культурный предмет, через свою роль, предназначение, функцию, ценность в рамках культуры.

Образ человека в культуре подвержен постоянной трансформации. Человек всегда остро чувствовал неудовлетворенность своим биологическим телом, тяготился им и постоянно его изменял в соответствии с теми или иными культурными образцами. Наиболее распространенной и «мягкой» формой культурной «стилизации» биологического облака человека является ношение одежды, украшений, использование косметики и т.п. В это человек вкладывает глубокий культурный смысл. Но при этом человек остается носителем биологической природы. По своему биологическому облику человек мало чем отличается от своего первобытного предка. Как же соотносятся в человеке две эти стороны: биологическое и социокультурное?

По мнению нидерландского культуролога Йогана Хёйзинги базовой для культуры является такой феномен бытия человека как игра . Игра древнее культуры. Игра распространяется одновременно на мир животных и мир людей, значит, она не опирается по своей сущности на какой-нибудь рациональный фундамент, она не связана ни с определенной ступенью культуры, ни с определенной формой мировоззрения. Поэтому игра предшествует культуре, сопровождает ее, пронизывает ее от рождения до настоящего времени. Вместе с тем культура не происходит из игры в результате некоторой эволюции, а возникает в форме игры: «культура изначально разыгрывается» – самой культуре в исходных ее формах присуще нечто игровое, т.е. она осуществляется в формах и атмосфере игры.

Альберт Кравченко

Украшения и одежда

Больше всего поражало воображение европейцев страсть отсталых народов к украшениям. Когда легендарный капитан Кук открыл Огненную Землю, он больше всего удивился тому, что совершенно голые дикари прельстились не одеждой или оружием, а дешевыми стеклянными бусами. То же самое он наблюдал и у австралийцев. Когда одному из них капитан дал кусок старой рубашки, тот вовсе не стал прикрывать ею какую-нибудь часть своего тела, а обмотал ее вокруг головы наподобие чалмы.

Остатки неолитической одежды нам известны мало, зато часто встречаются украшения, особенно у погребенных, – это бусы, подвески, кольца и браслеты. А в загробный мир раньше отправляли людей с самым ценным и дорогим. При жизни украшения размещали на тех частях тела, которые создавали естественную опору: виски, шея, поясница, бедра, руки, ноги, плечи. Ожерелье и одежда тоже возникли, по всей видимости, из стремления украшать свое тело. Известно, что в обычное время мужчины и женщины в тропиках обходятся без одежды, а по праздникам надевают передники. Стремление иметь наряд, прежде чем любую другую вещь, отмечали многие исследователи.

Украшения и одежда первоначально не выполняли никакой защитной функции. Сокрытие тела, например, было бы ошибочно приписывать возникновению у первобытного человека чувства стыда. Как ни парадоксально, отнюдь не чувство стыда явилось причиной сокрытия, а наоборот, сокрытие тела привело к возникновению стыда. Например, современные первобытные народы и сегодня считают одежду неприличной: когда миссионеры пытаются заставить их одеться, они при этом испытывают такой же стыд, какой пришлось бы пережить цивилизованному человеку, оказавшемуся в обществе голым.

Таким образом, украшения и одежда – это своеобразный знак социального отличия. Кроме того, украшение и одежда имели еще и магическое значение. В этом их главная функциональная роль как элементов культуры.

Йохан Хёйзинга

История парика

В XVII веке модным считался стилизованный парик. Исходным пунктом столь длительной моды на парик остается, конечно, тот факт, что прическа из волос скоро начала требовать от природы больше, чем способна была дать значительная часть мужчин. Парик появился вначале как суррогат для возмещения скудеющей красоты локонов, то есть как подражание природе. Когда же ношение парика стало всеобщей модой, он быстро потерял всякую претензию на фальшивое подражание естественной шевелюре и стал элементом стиля. Он означает в самом буквальном смысле обрамление лица, как холста - рамкой. Он служит не для подражания, но для того, чтобы выделять, облагораживать, возвышать.

Итак, примечательно в ношении парика не только то, что он, будучи неестественным, стесняющим и вредным для здоровья, господствует в течение полутора веков, но также и то, что чем дальше, тем больше парик отдаляется от естественных волос, все более стилизуясь. С рубежа XVII - XVIII веков парик, как правило, носят только напудренным белой пудрой. И этот эффект портреты донесли до нас, без сомнения, весьма приукрашенным. Что могло быть культурно-психологической причиной этого обычая, установить невозможно. С середины XVIII века начинается отделка парика рядами жестких, накрахмаленных локонов над ушами, высоко начесанным хохлом и лентой, которой парик перевязывают сзади. Всякая видимость подражания природе исчезает, парик окончательно стал орнаментом.

Культурный символ

Представитель Марбургской школы (неокантианство) Эрнст Кассирер (ХХ в.)видит в символе универсальное выражение культурной, духовно-творческой деятельности человека и показывает в своей «Философии символических форм» своего рода грамматику символической функции как таковой. (Схема 26 ) (В, с. 174 // Философия: dtv-Atlas. М., 2002). Символ обозначает нечто чувственное, воплощающее в себе чувство посредством способа, каким оно дано. Кассирер выделяет три основных функции символической репрезентации:

- функция выражения , в которой непосредственно отождествляются друг с другом знак и обозначаемое (мир мифического мышления);

- функция представления , в рамках которой символический характер мышления осознается, но которая все еще относится к предметной сфере (обыденный язык);

- функция обозначения , в рамках которой математические или логические знаки относятся лишь к абстрактным отношениям (наука).

Французский философ Поль Рикёр выдвигает положение: «Символ заставляет думать». Это говорит о том, что символ отсылает мышление к действительности, которой самостоятельно ему не найти. Рикёр различает три измерения символа : космическое, онейрическое (порождаемое сновидением) и поэтическое. Среди возможных способов интерпретации символа есть два диаметрально противоположных: герменевтика доверия , нацеленная на восстановление утраченного смысла (например, приобщение верующего к религиозной символике), и герменевтика подозрения , стремящаяся разоблачить символ как искажающую маску вытесненных аффектов (например, психоанализ).

«Просветительский рай» Руссо

Философ Жан Жак Руссо (XVIII в.) занимал критическую позицию в отношении «положительного», «облагораживающего» влияния культуры и цивилизации на жизнь человека, которая была свойственна большинству мыслителей Просвещения. (Схема 27 ) (С. 132 // Философия: dtv-Atlas. М., 2002). Руссо постулирует свободное естественное состояние человека. В нем человек, сугубый одиночка, безраздельно живет в пределах естественного порядка. Он может целиком положиться на свое чувство . В противоположность этому рефлексия представляет собой источник социального зла и внутреннего разлада в человеке. Поэтому, по мысли Руссо, «состояние рефлексии противно природе и копающийся в себе человек есть выродившееся животное».

Основой жизни Руссо считает любовь к себе , из которой происходят все остальные чувства, и прежде всего сострадание. Из этих естественных отношений возникают примитивные общественные порядки, не нарушающие, однако, существующих свободы и равенства .

С развитием культуры и общественных институтов естественное равенство исчезает. Изначально доброкачественная любовь к себе превращается в эгоизм . Решающим переломом при этом было разделение труда и появление частной собственности, поскольку отношения собственности вынудили людей начать конкурентную борьбу друг с другом. Культура накладывает на человека оковы, а поддерживает ее в этом правосудие, «давая бедным новые оковы, а богатым – новую власть».

Разум и наука ослабляют естественное чувство. Роскошь обессиливает людей, искусственность поведения делает их нечестными. В противовес этому в книге «Эмиль, или О воспитании» (1762) Руссо выдвигает свой педагогический идеал :

Изоляция ребенка от дурного влияния общества;

Ребенок должен учиться на собственном опыте, воспитание же должно при этом приспосабливаться к его развитию;

Учителю необходимо заботиться о здоровой естественной среде, в которой бы ребенок рос физически и психически крепким;

Обучение ремеслам;

Первая книга – «Робинзон Крузо» Дефо.

Генная инженерия

Тезис 1: Модификация пола. Проводится искусственное оплодотворение, затем осуществляется отбор оплодотворенных яйцеклеток на предмет мужских или женских зародышевых клеток и потом оплодотворенные и отобранные яйцеклетки помещается в матку женщины.

Антитезис 1: Нарушение демографического равновесия между полами, эгоистические интересы родителей (выбор изначально не в пользу ребенка, т.е. буду больше любить только мальчика или только девочку), гендерные предрассудки о половом превосходстве.

Тезис 2: Модификация интеллекта. Мы устанавливаем некие генетические маркеры интеллекта и проводим искусственный отбор среди оплодотворенных яйцеклеток. Или мы вставляем молекулярную цепочку ДНК, позаимствованную у какого-нибудь гения.

Антитезис 2: Выделить гены интеллекта и установить соответствующие маркеры весьма проблематично. Кроме того, генетически улучшенные дети могут хуже адаптироваться в образовательной среде и социальной системе.

Тезис 3: Модификация здоровья. Можно удалить гены, ослабляющие организм и увеличивающие опасность заболеваний, и вместо них вставить гены, обеспечивающие жизнеспособность, хорошее физическое здоровье. Можно также генетически привить иммунитет ко всем распространенным болезням.

Антитезис 3: Не до конца понятен механизм соотношения генов, например, укрепление физического здоровья может негативно повлиять на умственные способности и наоборот. Девиантность даже со знаком плюс воспринимается как «ненормальность», что затрудняет социализацию.

Тезис 4: Модификация наследственности. Модификация соматических клеток будет затрагивать только конкретного ребенка, но можно провести модификацию половых клеток, тогда генетически измененные признаки будут передаваться по наследству.

Антитезис 4: Увеличивается риск ошибки, которая приобретет характер наследственной болезни, что может иметь катастрофические последствия для человечества.

Тезис 5: Модификация внешности. Допустим, люди позволят себя клонировать. Тогда мы можем с помощью генной инженерии воплотить в ребенке облик любимого или эстетически приятного нам человека.

Антитезис 5: Эгоистичное отношение к детям как к статусной «игрушке», отношение к ним как средству, а не цели.

Тезис 6: Модификация бессмертия. Естественный отбор требует смены поколений, поэтому любой живой организм запрограммирован на смерть, т.е. существует некий ген старения, напоминающий часы, отмеряющий срок жизни, в функцию которого входит убить нас. Если удалить ген старения, внутренней причины для смерти не будет и можно жить очень долго, при этом оставаясь молодым.

Антитезис 6: Перенаселение планеты, нехватка ресурсов.

Тезис 7: Что бы не говорили, как бы не запрещали генную инженерию, деньги решат все, а, следовательно, богатые и влиятельные люди неизбежно воспользуются ее преимуществами.

Антитезис 7: Генная инженерия приведет к углублению социального расслоения, образованию нового элитного класса «сверхлюдей», живущего замкнуто, изолирующего себя от всех остальных, чтобы не ухудшить свою генетику.

Постчеловек

Формирование Киборга. Первый процесс – вживление в тело и мозг всевозможных компьютерных имплантатов, чипов: от уже применяемых «биомехатронных» протезов разных органов до устройств, усиливающих физические, сенсорные, когнитивные способности человека, и далее – к перспективе, когда участки мозга заменяются машинными элементами. Второй процесс – выключение человека из актуальной реальности, например, создание с помощью нанотехнологий «конструктивного тумана» (utility fog), трехмерных виртуальных пространств с полной сенсорной иллюзией пребывания в них. Затем предполагается слияние двух процессов: «Ваши нейронные имплантаты обеспечат симулированный сенсорный ввод виртуальной среды и вашего виртуального тела непосредственно в ваш мозг. Типичный «веб-сайт» будет виртуальной средой, воспринимаемой без всяких внешних устройств. Вы мысленно делаете выбор и входите в выбранный вами мир». На этих стадиях человек выступает как то, что компьютерщики зовут «железо», – жесткое оборудование, продолжая зависеть от своего несовершенного и уязвимого тела. Следовательно, необходимо преодоление зависимости, освобождение от тела, развоплощение. Человек может стать бесплотным «программным обеспечением», и в таком качестве – загрузить себя в компьютер. Таким образом, содержание человеческого сознания перегружается в обширную компьютерную сеть и посредством этой сети обретает своего рода развоплощенное, но обладающее разумом бессмертие.

Мутант . В генной инженерии на сегодняшний день являются актуальными так называемые умеренные стратегии, направленные лишь на «улучшение» наличного набора свойств и признаков человека – памяти, интеллектуальных и сенсорных способностей, физических возможностей, внешних данных и т.п. Это «дети по заказу», однако «спроектированный» или «сконструированный» ребенок, если он отвечает всем видовым параметрам человека, – отнюдь не Мутант. Мутанты возможны с внедрением генной инженерии зародышевых путей. В клетках зародышевого пути – полный объем генетической информации, и потому на этой ступени открывается возможность манипулирования всем доступным наследственным материалом. Здесь может развернуться генетическое дизайнерство – использующее геноматериал разных видов, проектирование и производство широкого ассортимента генетических конструктов. Они могут сколь угодно далеко отклоняться от человека во всем – в своем генотипе, фенотипе, психо-интеллектуальных характеристиках. Например, они могут быть «химерами», межвидовыми гибридами, существами с фантастической гитпертрафией какого-либо выделенного свойства и т.п. (Хорунжий С.С. Проблема постчеловека, или Трансформативная антропология глазами синергийной антропологии // Философские науки. – 2008. – № 2. – С. 22-25).

Согласно немецкому философу Георгу Зиммелю , культуросообразность человека обусловлена самой жизнью . Жизнь стремится к расширению, воспроизводству, усилению и в конечном счете к преодолению собственной смертности. Эти процессы вынуждают ее активно противостоять окружающему миру, дающему ей пространство и ограничивающему ее. При этом жизнь производит социокультурные формы , коренящиеся в этом созидательном процессе жизни, но теперь отделяющиеся от нее («поворот к идее») и развертывающие собственные законы и динамику, уже не сводимые к свойствам породившей их причины. Индивид приобретает «субъективную культуру», лишь становясь причастным к этой «объективной культуре» (например, к науке, праву, религии). Одновременно с этим возникает постоянный разрушительный конфликт, поскольку объективные формы препятствуют творческому саморазвитию жизни, навязывая ей чуждые, раз и навсегда данные законы.

Похожая логика рассуждений у немецкого философа Макса Шелера в книге «Место человека в космосе». (Схема 28 ) (В, с. 198 // Философия: dtv-Atlas. М., 2002). Он выстраивает иерархию психической деятельности. Первая ступень – эмоциональный напор , присущий всему живому от растения до человека. За этим следует инстинкт, ассоциативная память, практический разум (возможность выбирать, способность предвосхищать) и, наконец, только у человека – дух . Благодаря ему человек не привязан к рамках органической жизни. Но в то же время дух противостоит принципу всего живого – напору. Напор – причина переживания действительности, складывающаяся на основе опыта сопротивления, которым его встречает реальность. Бытие, пережитое через это сопротивление, Шелер называет наличным бытием . Дух же дает возможность пережить смысловую определенность (сущность). Дуализм духа и напора определяет развитие культуры и общества в форме взаимодействия идеальных и реальных факторов . Дух не обладает силой, достаточной, чтобы воплотить свое познание сущности в действительность. Лишь там, где его идеи соединяются с реальными факторами (инстинктами, например, самосохранения, интересами, тенденциями общественного развития), они обретают действенную силу.

ЛОРЕНЦ КОНРАД (1903-1989)– австрийский зоолог, один из основателей этологии наука о поведении животных и эволюционной теории науки, Нобелевский лауреат по физиологии и медицине 1973 г. Свою эпистемологическую концепцию он назвал «эволюционистской теорией знания». В 1941 он опубликовал ста­тью «Кантовская доктрина a prioriв свете современной биологии», в кото­рой доказывал, что генезис и природу основополагающих структур опыта мож­но объяснить на основе биологичес­кой эволюции. На основе естест­венного отбора в течение милли­онов лет наши органы чувств и мыс­лительный аппарат формировались так, чтобы обеспечить функциональ­но адекватное представление о реаль­ности. Он доказывал, что в самой структуре, биохимичес­ком составе и динамике глаза отражены оптические характеристики окру­жающей среды, закодированы законы оптики. Если бы это было не так, то люди просто не выжили бы как био­логический вид. Когнитивные струк­туры познавательного аппарата апри­орны в смысле независимости их от личного опыта, однако они переста­ют быть таковыми, если рассматри­вать их развитие в процессе эволю­ции. Для человека как родового суще­ства они являются апостериорными. Своё понимание эволюционной эпистемологии изложил в труде «Оборотная сторона зеркала» (или «Позади зеркала») (1973), где «оборотной стороной зеркала» он называет познавательную способность человека. Само существование человека и общества есть когнитивный процесс, основанный на присущем человеку любознательном или исследовательском поведении. Суть его невозможно понять, не изучив общие человеку и животному формы поведения, что и составляет специфику науки этологии. Лоренц анализирует поведение животных, начиная с амёбы и кончая человеком, Он считает, что наблюдение над поведением животного дает более убедительное знание о человеке, чем самонаблюдение. По его мнению, в структуре человеческого мозга есть материальный носитель – геном, который и делает возможным усвоение информации о мире. Исходя из стремления Лоренца поставить все эпистемологические вопросы на биологическую основу, его направление, а точнее, исследовательская программа, получила название «биоэпистемология». Последняя занимается когногенезом, т.е. изучением эволюции структур и процессов познания, эволюции восприятия, корней понятийного мышления, исследованием вопроса природы приобретения знания. Лоренц назвал свою концепцию эпистемологии «гипотетическим реализмом», и строил её на следующих постулатах: 1) постулат реальности – существует реальный мир, независимый от восприятия и сознания; 2) постулат структурности – реальный мир представляет собой структуры; 3) постулат непрерывности – между областями действительности существует непрерывная исторический и каузальная связь; 4) постулат о чужом сознании – существуют другие индивиды, тоже обладающие восприятием и сознанием; 5) постулат взаимодействия – наши органы аффициируются реальным миром; 6) постулат о функции мозга – мышление и сознание есть функция мозга, естественного органа; 7) постулат объективности – научные высказывания должны быть объективными. Анализируя естественный процесс роста знания, он приходит к следующим выводам: 1) наблюдения и эксперименты над внешним миром дают множество фактов, на базе которых формируются теории, объясняющие и устанавливающие закономерности; 2) путь становления теории осуществляется через выдвижение гипотез, каждая из которых является интуитивной догадкой, но научной гипотезу можно признать только в том случае, если она опровергаема, фальсифицируема. Научная теория определяется Лоренцом как система тщательно проверенных, поддерживающих друг друга по принципу «взаимного прояснения». Никакая гипотеза не может быть опровергнута одним или несколькими не согласующимися с ней фактами, а только другой сильной гипотезой, которая опирается на большее количество фактов. Поэтому и истина у Лоренца предстает как «рабочая гипотеза», способная наилучшим образом проложить путь другим гипотезам. Лоренц обращает внимание на то, что когнитивный механизм обеспечивает накопление информации и тем самым эволюционные процессы. Стратегию объяснения без описания структуры он называл «ато­мизмом». По его мнению, описатель­ный, «натуралистический» подход не менее важен, чем количественный. Методологической ошибкой он счи­тал «объяснительный монизм» – объяснение сложной системы, исхо­дящее из свойств одного-двух её эле­ментов. Под «органической целост­ностью» он понимал систему двусто­ронних причинных связей, образую­щих сложную сеть. Понять отдельные части такой системы можно только од­новременно. Для этого необходим ме­тод «широкого фронта», когда снача­ла описываются самые общие харак­теристики системы, а затем описание детализируется. В конце 50-х гг. он занимается этические проблемы техногенной цивилизации.

ПИАЖЕ ЖАН (1896-1980) – швейцарский психолог, логик и философ, создатель операциональ­ной концепции интеллекта и гене­тической эпистемологии. Профессор университетов Невшателя (1923-29), Жене­вы (с 1929) и Лозанны (1937-54). Ос­нователь Международного центра генетической эпистемологии (1955). В ранних работах ключом к пониманию мышления ребенка он считал анализ детской речи, при этом в качестве ведущего фактора интеллектуального разви­тия рассматривались процессы со­циализации. В последующем источ­ник формирования и развития детс­кой мысли Пиаже усматривает в дейст­виях с вещами.Согласно операцио­нальной концепции интеллекта функциониро­вание и развитие психики соверша­ется в рамках адаптации индивида к среде - ассимиляции данного мате­риала уже имеющимися у индивида схемами поведения, а также приспо­собления (аккомодации) этих схем к конкретным ситуациям. Высшей формой уравновешивания субъекта и объекта является образование опе­рациональных структур. Операция,по Пиаже, представляет собой «внутрен­нее действие» субъекта, генетичес­ки производное от внешнего, пред­метного действия и скоординиро­ванное с другими действиями в оп­ределенную систему. Он выделил четыре основные ста­дии развития интеллекта: сенсомоторную, дооперациональную, ста­дию конкретных операций, стадию формальных операций. Он внес зна­чительный вклад в психологию мышления, детскую психологию, в разработку проблем взаимоотноше­ния психологии и логики. Логика, по Пиаже, является идеальной моделью мышления, и она не нуждается в апелляции к психологическим фак­там. Между логикой и психологией существует определенное соответст­вие (но не параллелизм), посколь­ку психология анализирует конеч­ные положения равновесия, кото­рых достигает развитой интеллект. Синтез логических и психологичес­ких воззрений Пиаже нашел выражение в концепции генетической эписте­мологии,в основе которой лежит принцип возрастания инвариантнос­ти знания субъекта об объекте под влиянием изменения условий опы­та. Генетическая эпистемология разрабатывает общие вопросы мето­дологии и теории познания, исходя из результатов экспериментальных психологических исследований и широко используя аппарат совре­менной логики и математики.

ТУЛМИН СТИВЕН (1922-1997) –английский философ и преподаватель, специалист в области идей, создатель эволюционистской концепции науки. Изучал физику в Кембриджском университете, в 1948 г. получил докторскую степень за диссертацию «Исследование места разума в этике». Читал лекции по философии науки в Оксфордском университете Он прошел путь от махизма и неопозитивизма к эпистемологическому эволюционизму. Свою теорию автор изложил в работах «Генеалогия науки» в трёх томах (1961-1965); «Человеческое понимание» (1972); «Знание и действие» (1976) и «Введение в науку рассуждения» (1979). Тулмин исходит из представления о двойственном характере человеческого понимания. Исторически человеческое понимание развивается двумя дополняющими друг друга путями. Познавая мир вокруг себя, человек расширяет свое знание. Рефлектируя по поводу своей познавательной деятельности, человек углубляет свое знание. В центре внимания Тулмина вопрос о том, каким путем развиваются и изменяются, передаются от поколения к поколению понятия, концептуальные системы. Он считает, что концептуальный аппарат напрямую зависит от конкретной исторической ситуации. Какими понятиями человек пользуется, какие стандарты рационального суждения он признает, как он организует свою жизнь и интеризует свой опыт, зависит от того, когда человеку пришлось родиться и где ему довелось жить. Тулмин стремится создать эволюционную модель развития науки, которая строится на следующих положениях: 1) интеллектуальное содержание научной дисциплины, с одной стороны, подвержено изменениям, а с другой – обнаруживает явную преемственность; 2) эволюция научных теорий – это непрерывный отбор концептуальных новшеств, где решающим условием для выживания инноваций становится её вклад в установление соответствия между объяснением данного феномена и «объяснительным идеалом»; 3) изменения наступают тогда, когда интеллектуальная среда позволяет «выжить» тем популяциям, которые в наибольшей степени адаптируются к ней. Науку рассматривает как совокупность интеллектуальных дисциплин и профессиональный институт. В противовес неопозитивистам выдвигает свой план организации научного мышления, основанный на понимании. Понимание в науке задаётся с одной стороны стандартами («матрицами»), принятыми в научном сообществе в данный исторический период, а с другой стороны – проблемными ситуациями, выступающими основой улучшения понимания. Особое внимание он уделяет проблемным ситуациям.

ЭВОЛЮЦИОННАЯ ЭПИСТЕМОЛОГИЯ – одно из направлений в современной теории научного познания, которое основывается на идее идентичности биологической эволюции и познавательного процесса, а познавательный аппарат человека рассматривает как механизм адаптации, развитый в процессе биологической эволюции, описывая механизмы познания в эволюционном ключе, иначе: эволюционная эпистемология – это теория познания, которая исходит из трактовки человека как продукта биологической эволюции. Различают два значения эволюционной эпистемологии: 1) она ориентирована на объяснение развития средств (органов познания), форм и методов познания при помощи эволюционной схемы, 2) она связана с эволюционным объяснением самого содержания знания. В первом значении акцент делается на вопросы эволюции органов познания, когнитивных структур и познавательных способностей, обеспечивающих возможность адекватного отражения мира. В другом значении акцент делается на познавательный аппарат как результат биологической эволюции (в течение миллионов лет нервная система и органы восприятия живых организмов трансформировались таким образом, чтобы обеспечить максимально адекватное отражение реальности; в противном случае существование и развитие человека было бы невозможно). Первый вариант трактовки эволюционной теории называют «эволюционная теория познания». Во втором случае эволюционная эпистемология определяется как «эволюционная теория науки». Она и является в собственном смысле слова концепцией философии науки.

Эволюционная концепция Чарльза Дарвина (1809 - 1882), являясь грандиозным достижением науки, с самого начала своего возникновения не могла не оказывать влияния на философские исследования, связанные с теорией познания. В двадцатом веке начались серьезные исследования применимости эволюционного подхода к проблемам эпистемологии. Это нашло отражение в работах таких ученых, как Конрад Лоренц (1903 - 1989), Жан Пиаже (1896 - 1980), Карл Поппер (1902 - 1994), Дональд Кемпбелл и Стивен Тулмин.

Впервые основательное и систематическое применение эволюционных концепций при рассмотрении философских проблем познания было использовано Карлом Поппером - одним из известнейших философов ХХ столетия.

Поппер предлагает следующую схему эволюции теорий. После появления проблемы появляются попытки ее решить, эти попытки заключаются в том, что порождается множество пробных теорий, каждая из которых критически рассматривается, проверяется на наличие ошибок и т.д. Этап проверки является аналогом дарвиновского естественного отбора. Теории, в которых ошибки не обнаружены, считаются истинными. Естественно, что мы не можем создать идеальных теорий и, следовательно, их проверка (критика) должна продолжаться, пока теория считается истинной. В этом заключается знаменитый критический метод Поппера. Из него вытекает требование фальсифицируемости (опровержимости) теорий. Это требование приводит к тому, что об истинности теорий, в которых принципиально невозможно найти ошибки (опровергнуть), говорить бессмысленно.

Решение первоначальной проблемы не может не вызвать новые вопросы, и процесс повторяется. В сжатом виде описанный процесс решения проблем можно записать так:

P1 -> ТТ -> ЕЕ -> Р2,

где P1 - исходная проблема, ТТ - пробные теории (tentative theories), ЕЕ - устранение ошибок (error elimination), Р2 - новые проблемы.

Акцентируя внимание на важности языка, Поппер говорит о том, что главное отличие человека от любого другого животного - наличие языка. Хотя понятно, что основное отличие не в самом языке, а в возможности оторвать, абстрагировать с его помощью знание от действительности. Пользуясь языком, человек может сам критически рассматривать свои пробные теории, не обращаясь каждый раз к среде, в которой он находится, хотя последнее слово всегда остается за окружающей реальностью. Критическое рассмотрение теорий у человека заключается в создании языковой среды, помогающей произвести отбор адекватных теорий. То есть, мы в своем мышлении заменяем часть окружающего нас мира некоторой языковой моделью, на соответствие которой и проверяем наши предположения.

Говоря об истинности знания, Поппер разделяет знание на истинное и достоверное. Истинное знание находится в соответствии с объективными фактами, а достоверное знание находится в соответствии с уже имеющимся у субъекта знанием. Истинность мы определяем при взаимодействии с окружающим миром, а достоверность используем при порождении пробных теорий, например, при доказательстве математической теоремы. Как отмечает Поппер, достоверность очень опасна для критического мышления, она может навязывать человеку определенные, не обязательно объективные, представления о мире, приводить к нежеланию признавать свои ошибки. Эта позиция показывает приверженность автора к прагматическому подходу к истине, и неприемлемость им релятивизма, свойственного радикальному конструктивизму.

Так же хотелось бы отметить, что в эволюционной эпистемологии Поппера не только человек может иметь знание. Знание трактуется в намного более широком смысле, что очень наглядно демонстрируется в примере с амебой. Любая адаптация интерпретируется как знание. Это очень важная идея, она позволяет построить единую эпистемологию для всего живого.

Обратимся теперь к эволюционной интерпретации теории познания, предложенной Дональдом Кемпбеллом, автором термина "эволюционная эпистемология". Его теория базируется на следующих трех основных принципах:

1. Принцип "слепой вариации и избирательного сохранения" заключается в предположении о том, что процесс порождения новых знаний (гипотез) на самом верхнем уровне слеп, то есть не существует возможности на основе уже имеющихся знаний определить заранее, какая из потенциальных гипотез более предпочтительна. Лишь после того, как гипотезы выдвинута, она может быть проверена, а затем отброшена или сохранена.

2. Понятие "замещающего селектора". Новые знания не обязательно должны отбираться при непосредственном взаимодействии с окружающим миром, предварительный отбор может происходить на основе уже имеющихся представлений о действительности. Таким образом, результаты предыдущих пробных попыток могут в некоторой степени "замещать" отбор, производимый средой.

3. В процессе эволюции замещающие селекторы образуют все более и более глубокую вложенную иерархию. При надстройке подобной иерархии может происходить модификация (как описано в п. 1) промежуточных уровней под действием вновь возникающего знания.

Кемпбелл, как и Поппер, трактует эволюционные принципы очень широко, говоря, например, о кристаллизации как о процессе отбора определенных направлений хаотического теплового колебания молекул под воздействием соседей . Подобная точка зрения привлекательна тем, что позволяет создать стройную теорию эволюции материи на единообразных принципах, и понять, какое место занимает в ней человеческое познание.

Введение понятия замещающего селектора как инструмента познания, возникшего в процессе адаптации живых существ в мире, является важным шагом в понимании процесса получения знаний. В качестве примеров замещающих селекторов можно назвать инстинкты животных, кантовские понятия a priori, жизненный опыт конкретного человека, человеческое общество, культуру. Порожденные на том или ином уровне развития познающих систем (от простейших организмов до человеческого общества) замещающие селекторы образуют иерархию, в которой одни селекторы могут отбирать другие, и лишь после прохождения пробной теории всей пирамиды она приходит в соприкосновение с действительностью. Иерархию замещающих селекторов можно рассматривать как модель окружающего познающего субъекта мира, а коль скоро мы заговорили о моделях, то пора переходить к кибернетической интерпретации эволюционной теории познания.

1. Введение

Эпистемология - английский термин, обозначающий теорию познания, прежде всего научного познания. Это теория, которая пытается объяснить статус науки и ее рост. Дональд Кэмпбелл назвал мою эпистемологию эволюционной, потому что я смотрю на нее как на продукт биологической эволюции, а именно - дарвиновской эволюции путем естественного отбора.

Основными проблемами эволюционной эпистемологии я считаю следующие: эволюция человеческого языка и роль, которую он играл и продолжает играть в росте человеческого знания; понятия (ideas) истинности и ложности; описания положений дел (states of affaires) и способ, каким язык отбирает положения дел из комплексов фактов, составляющих мир, то есть действительность".

Сформулируем это кратко и просто в виде двух следующих тезисов.

Первый тезис. Специфически человеческая способность познавать, как и способность производить научное знание, являются результатами естественного отбора. Они тесно связаны с эволюцией специфически человеческого языка.

Этот первый тезис почти тривиален. Мой второй тезис, возможно, несколько менее тривиален.

Второй тезис. Эволюция научного знания представляет собой в основном эволюцию в направлении построения все лучших и лучших теорий. Это - дарвинистский процесс. Теории становятся лучше приспособленными благодаря естественному отбору. Они дают нам все лучшую и лучшую информацию о действительности. (Они все больше и больше приближаются к истине.) Все организмы - решатели проблем: проблемы рождаются вместе с возникновением жизни.

Мы всегда стоим лицом к лицу с практическими проблемами, а из них иногда вырастают теоретические проблемы, поскольку, пытаясь решить некоторые из наших проблем, мы строим те или иные теории. В науке эти теории являются высоко конкурентными. Мы критически обсуждаем их; мы проверяем их и элиминируем те из них, которые, по нашей оценке, хуже решают наши проблемы, так что только лучшие, наиболее приспособленные теории выживают в этой борьбе. Именно таким образом и растет наука.

Однако даже лучшие теории - всегда наше собственное изобретение. Они полны ошибок. Проверяя наши теории, мы поступаем так: мы пытаемся найти ошибки, которые скрыты в наших теориях. Иначе говоря, мы пытаемся найти слабые места наших теорий, точки их слома. В этом состоит критический метод.

В процессе критической проверки часто требуется большая изобретательность.

Эволюцию теорий мы можем суммарно изобразить следующей схемой:

P1 -> ТТ -> ЕЕ -> Р2.

Проблема (P1) порождает попытки решить ее с помощью пробных теорий (tentative theories) (ТТ). Эти теории подвергаются критическому процессу устранения ошибок (error elimination) ЕЕ. Выявленные нами ошибки порождают новые проблемы Р2. Расстояние между старой и новой проблемой часто очень велико: оно указывает на достигнутый прогресс.

Ясно, что этот взгляд на прогресс науки очень напоминает взгляд Дарвина на естественный отбор путем устранения неприспособленных - на ошибки в ходе эволюции жизни, на ошибки при попытках адаптации, которая представляет собой процесс проб и ошибок. Так же действует и наука - путем проб (создания теорий) и устранения ошибок.

Можно сказать: от амебы до Эйнштейна всего лишь один шаг. Оба действуют методом предположительных проб (ТТ) и устранения ошибок (ЕЕ). В чем же разница между ними?

Главная разница между амебой и Эйнштейном не в способности производить пробные теории ТТ, а в ЕЕ, то есть в способе устранения ошибок.

Амеба не осознает процесса устранения ошибок. Основные ошибки амебы устраняются путем устранения амебы: это и есть естественный отбор.

В противоположность амебе Эйнштейн осознает необходимость ЕЕ: он критикует свои теории, подвергая их суровой проверке. (Эйнштейн говорил, что он рождает и отвергает теории каждые несколько минут.) Что позволило Эйнштейну пойти дальше амебы? Ответ на этот вопрос составляет основной, третий тезис настоящей статьи.

Третий тезис. Ученому-человеку, такому как Эйнштейн, позволяет идти дальше амебы владение тем, что я называю специфически человеческим языком.

В то время как теории, вырабатываемые амебой, составляют часть ее организма, Эйнштейн мог формулировать свои теории на языке; в случае надобности - на письменном языке. Таким путем он смог вывести свои теории из своего организма. Это дало ему возможность смотреть на свою теорию как на объект, смотреть на нее критически, спрашивать себя, может ли она решить его проблему и может ли она быть истинной и, наконец, устранить ее, если выяснится, что она не выдерживает критики.

Для решения такого рода задач можно использовать только специфически человеческий язык.

Эти три тезиса, взятые вместе, составляют основу моей эволюционной эпистемологии.

2. Традиционная теория познания

В чем состоит обычный подход к теории познания, к эпистемологии? Он полностью отличен от моего эволюционного подхода, который я обрисовал в разделе 1. Обычный подход требует оправдания (джастификации) теорий наблюдениями. Я отвергаю обе составные части этого подхода.

Этот подход обычно начинается с вопроса типа "Откуда мы знаем?", который, как правило, понимается в том же смысле, что и вопрос "Какого рода восприятие или наблюдение является основанием наших утверждений?". Другими словами, этот подход связан с оправданием наших утверждений (в соответствии с предпочитаемой мною терминологией - наших теорий), и он ищет это оправдание в наших восприятиях и наших наблюдениях. Этот эпистемологический подход можно назвать обсервационизмом.

Обсервационизм исходит из того, что источником нашего знания являются наши чувства, или наши органы чувств; что нам "даются" некоторые так называемые "чувственные данные" (чувственное данное - это нечто такое, что дано нам нашими чувствами), или некоторые восприятия, и что наше знание есть результат или сводка этих чувственных данных, или наших восприятии, или полученной информации.

Эту теорию можно изложить и следующим образом. Чувственные данные вливаются в бадью через семь хорошо известных отверстий - два глаза, два уха, один нос с двумя ноздрями и рот, а также через кожу - орган осязания. В бадье они усваиваются, а конкретнее - связываются, ассоциируются друг с другом и классифицируются. А затем из тех данных, которые неоднократно повторяются, мы получаем - путем повторения, ассоциации, обобщения и индукции - наши научные теории.

Бадейная теория, или обсервационизм, является стандартной теорией познания от Аристотеля до некоторых моих современников, например, Бертрана Рассела, великого эволюциониста Дж. Б. С. Холдейна или Рудольфа Карнапа.

Эту теорию разделяет и первый встречный.

Первый встречный может сформулировать ее очень кратко: "Откуда я знаю? Потому, что я держал глаза открытыми, я видел, я слышал". Карнап также отождествляет вопрос "Откуда я знаю?" с вопросом "Какие восприятия или наблюдения являются источником моего знания?".

Эти бесхитростные вопросы и ответы первого встречного дают, конечно, достаточно верную картину ситуации, как он ее видит. Однако это не та позиция, которую можно вывести на более высокий уровень и преобразовать в такую теорию познания, к которой можно было бы отнестись серьезно.

Прежде чем перейти к критике бадейной теории человеческого сознания, я хочу заметить, что возражения против нее восходят к временам Древней Греции (Гераклит, Ксенофан, Парменид). Кант очень хорошо понимал эту проблему: он обратил особое внимание на разницу между знанием, полученным независимо от наблюдения, или априорным знанием, и знанием, получаемым в результате наблюдения, или апостериорным знанием. Мысль о том, что у нас может быть априорное знание, шокировала многих людей.

…всякое знание есть результат пробы (изобретения) и устранения ошибок - плохо приспособленных априорных изобретений.

Таким образом, метод проб и ошибок - это тот метод, которым мы активно добываем информацию об окружающей нас среде.

3. Критика традиционной теории познания

Мой четвертый тезис (который я преподаю и проповедую уже более 60 лет) состоит в следующем:

Каждый аспект джастификационистской и обсервационистской философии познания ошибочен:

1. Чувственных данных и тому подобных переживаний (experiences) не существует.

2. Ассоциаций не существует.

3. Индукции путем повторения или обобщения не существует.

4. Наши восприятия могут нас обманывать.

5. Обсервационизм, или бадейная теория - это теория, утверждающая, что знания могут вливаться в бадью снаружи через наши органы чувств.

На самом же деле мы, организмы, чрезвычайно активны в приобретении знания - может быть даже более активны, чем в приобретении пищи. Информация не вливается в нас из окружающей среды. Это мы исследуем окружающую среду и активно высасываем из нее информацию, как и пищу. А люди не только активны, но иногда и критичны.

Чтобы сделать мое отвержение обсервационизма, или бадейной теории, или теории чувственных данных, независимым от любых подобных возражений, я сейчас сформулирую аргумент, который считаю решающим. Этот аргумент специфичен для моей эволюционной теории познания.

Его можно сформулировать следующим образом. Мысль о том, что теории представляют собой сводку чувственных данных, или восприятий, или наблюдений, не может быть истинной по следующим причинам.

С эволюционной точки зрения теории (как и всякое знание вообще) представляют собой часть наших попыток адаптации, приспособления к окружающей среде. Такие попытки подобны ожиданиям и предвосхищениям. В этом и состоит их функция: биологическая функция всякого знания - попытка предвосхитить, что произойдет в окружающей нас среде. Однако и наши органы чувств, например глаза, тоже такие же средства адаптации. Рассматриваемые с этой точки зрения, они являются теориями: организмы животных изобрели глаза и усовершенствовали их во всех деталях как предвосхищение, или теорию о том, что свет в видимом диапазоне электромагнитных волн будет полезен для извлечения информации из окружающей среды, для высасывания из окружающей среды информации, которую можно интерпретировать как показатель состояния окружающей среды - и долгосрочного, и краткосрочного.

Очевидно вместе с тем, что наши органы чувств логически первичны по отношению к нашим чувственным данным, существование которых предполагается обсервационизмом, - несмотря на то что между ними могла иметь место обратная связь (если бы чувственные данные действительно существовали), так же как возможна обратная связь наших восприятий с органами чувств.

Поэтому невозможно, чтобы все теории или аналогичные теориям конструкции возникали в результате индукции, или обобщения мнимых чувственных "данных", кажущегося "данными" потока информации от наших восприятий или наблюдений, потому что органы чувств, высасывающие информацию из окружающей среды, генетически, как и логически, первичны по отношению к информации.

Я думаю, что этот аргумент является решающим и что он ведет к новому взгляду на жизнь.

4. Жизнь и приобретение знания

Жизнь обычно характеризуют следующими свойствами или функциями, которые в значительной степени зависят друг от друга:

1. Размножение и наследственность.

3. Поглощение и усвоение пищи.

4. Чувствительность к раздражителям стимулам.

Я думаю, что эту четвертую функцию можно описать также иным способом:

а) Решение проблем (проблемы, которые могут возникать из внешней окружающей среды или из внутреннего состояния организма). Все организмы - решатели проблем.

б) Активное исследование окружающей среды, которому часто помогают случайные пробные движения. (Даже растения исследуют окружающую их среду).

5. Построение теорий об окружающей среде в форме физических органов или иных анатомических изменений, новых вариантов поведения или изменений существующих вариантов поведения.

Все эти функции порождаются самим организмом. Это очень важно. Все они - акции (actions) организма. Они не являются реакциями (reactions) на окружение.

Это можно сформулировать и следующим образом. Именно организм и состояние, в котором он оказался, определяют, или выбирают, или отбирают, какого рода изменения окружающей среды могут быть для него "значимыми", чтобы он мог "реагировать" на них как на "стимулы".

Обычно говорят о стимуле, запускающем реакцию, и обычно имеют при этом в виду, что сначала в окружающей среде появляется стимул, который вызывает реакцию организма. Это приводит к ошибочной интерпретации, согласно которой стимул - это некая порция информации, вливающейся в организм снаружи, и что в целом стимул первичен: он есть причина, предшествующая реакции, то есть действию (effect).

Я думаю, что все это принципиально ошибочно.

Ошибочность этой концепции связана с традиционной моделью физической причинности, которая не работает применительно к организмам и даже применительно к автомобилям или радиоприемникам, как и вообще применительно к устройствам, имеющим доступ к некоторому источнику энергии, которую они могут расходовать разными способами и в разном количестве.

Даже автомобиль или радиоприемник отбирают - в соответствии со своим внутренним состоянием - те стимулы, на которые они реагируют. Автомобиль может не отреагировать должным образом на нажатие акселератора, если он не снят с тормоза. А радиоприемник не прельстится самой красивой симфонией, если он не настроен на нужную волну.

Это же относится и к организмам, и даже в еще большей степени, поскольку им приходится настраивать и программировать себя самим. Они настраиваются, например, структурой своих генов, каким-нибудь гормоном, недостатком пищи, любопытством или надеждой узнать что-нибудь интересное. Это является сильным аргументом против бадейной теории сознания, которую часто формулируют следующим образом: "Нет ничего в интеллекте, чего раньше не было бы в ощущениях", по-латыни: "Nihil est in intellectu quid non antea fuerat in sensu". Это - девиз обсервационизма, бадейной теории сознания.

Высказанные соображения показывают нам значение активного, исследовательского поведения животных и человека. Понимание этого очень важно не только для эволюционной эпистемологии, но и для эволюционной теории в целом. Теперь, однако, я должен перейти к центральному пункту эволюционной эпистемологии - эволюционной теории человеческого языка.

Самый важный известный мне вклад в эволюционную теорию языка лежит, погребенный в небольшой статье, написанной в 1918 г. моим бывшим учителем Карлом Бюлером (Buhler, 1918). В этой статье, на которую обращают слишком мало внимания современные исследователи лингвистики, Бюлер выделяет три стадии развития языка. На каждой из этих стадий язык имеет определенную задачу, определенную биологическую функцию. Низшая стадия - это та, на которой единственной биологической функцией языка является экспрессивная функция - внешнее выражение внутреннего состояния организма, возможно с помощью определенных звуков или жестов.

Вероятно, экспрессивная функция оставалось единственной функцией языка сравнительно недолгое время. Очень скоро другие животные (того же самого вида или других видов) обратили внимание на эти выражения внутреннего состояния и приспособились к ним: они открыли, как высасывать из них информацию, как включить их в состав стимулов своей окружающей среды, на которые они могли бы реагировать с пользой для себя. Говоря конкретнее, они могли использовать это выражение как предостережение о надвигающейся опасности. Например, рев льва, являющийся самовыражением внутреннего состояния льва, мог использоваться возможной жертвой льва как предостережение. Или определенный крик гуся, выражающий страх, мог истолковываться другими гусями как предупреждение о ястребе, а другой крик - как предупреждение о лисице. Таким образом, выражения внутреннего состояния животных могли запускать в воспринимающем или отвечающем на них животном типичную, ранее сформировавшуюся реакцию. Отвечающее животное воспринимает такое выражение как сигнал, как знак, вызывающий определенный ответ. Тем самым животное вступает в коммуникацию, в общение с другим животным, выражающим свое внутреннее состояние.

На этой стадии первоначальная экспрессивная функция изменилась. И то, что первоначально было внешним знаком или симптомом, хотя и выражающим внутреннее состояние животного, приобрело сигнальную функцию, или функцию запуска. Оно теперь может использоваться животным, выражающим свое внутреннее состояние, как сигнал и, таким образом, изменяет свою биологическую функцию с выражения на сигнализацию, даже на сознательную сигнализацию.

До сих пор у нас было два эволюционных уровня: первый - чистое выражение и второй - выражение, проявляющее тенденцию стать сигналом, поскольку есть воспринимающие животные, отвечающие на него, то есть реагирующие на него как на сигнал, в результате мы получили коммуникацию.

Третий эволюционный уровень Бюлера - уровень человеческого языка. Согласно Бюлеру, человеческий язык и только человеческий язык вводит в функции языка нечто революционно новое: он может описывать, может описать положение дел, или ситуацию. Такое описание может быть описанием положения дел в настоящее время, в тот момент, когда это положение дел описывается, например "наши друзья входят"; или описанием положения дел, не имеющего никакого отношения к настоящему времени, например "мой шурин умер 13 лет назад"; или, наконец, описанием положения дел, которое, возможно, никогда не имело места и не будет иметь места, например "за этой горой есть другая гора - из чистого золота".

Бюлер называет способность человеческого языка описывать возможные или действительные положения дел "дескриптивной (репрезентативной) функцией (Darstellungsfunktion)" человеческого языка. И он справедливо подчеркивает ее величайшее значение. Бюлер показывает, что язык никогда не теряет своей экспрессивной функции. Даже в описании, максимально лишенном эмоций, что-то от нее остается. Точно так же язык никогда не теряет своей сигнальной или коммуникативной функции. Даже неинтересное (и неверное) математическое равенство, такое, например, как 105 = 1000000, может спровоцировать у математика желание его поправить, то есть вызвать у него реакцию и даже гневную реакцию.

Вместе с тем ни выразительность, ни знаковый характер - способность языковых выражений служить сигналами, вызывающими реакцию - не являются специфическими для человеческого языка; не специфично для него и то, что он служит для коммуникации некоторому сообществу организмов. Специфичен для человеческого языка его дескриптивный характер. И это есть нечто новое и поистине революционное: человеческий язык может передавать информацию о положении дел, о ситуации, которая может иметь место, а может и не иметь места или быть либо не быть биологически релевантной. Она может даже не существовать.

Простым и в высшей степени важным вкладом Бюлера пренебрегают почти все лингвисты. Они до сих пор рассуждают так, как если бы сущность человеческого языка составляло самовыражение, или как если бы такие слова как "коммуникация", "знаковый язык" или "символический язык" в достаточной мере характеризовали человеческий язык. (Но ведь знаки и символы используются и другими животными.

Бюлер, конечно, никогда не утверждал, что у человеческого языка нет никаких других функций, кроме описанных им: язык можно использовать для того, чтобы просить, умолять, уговаривать. Его можно использовать для приказов или для советов. Его можно использовать, чтобы оскорблять людей, причинять им боль, пугать их. И его можно использовать, чтобы утешать людей, чтобы дать им почувствовать себя спокойно, почувствовать, что их любят. Однако на уровне человека основой всех этих употреблений языка может быть только дескриптивный язык.

6. Как развилась дескриптивная функция языка?

Легко увидеть, как развилась сигнальная функция языка после того, как у него появилась экспрессивная функция. Очень трудно, однако, понять, как из сигнальной функции могла развиться дескриптивная. Вместе с тем надо признать, что сигнальная функция может быть похожей на дескриптивную. Один характерный тревожный крик гуся может означать "ястреб!", а другой - "лиса!", а это во многих отношениях очень близко к дескриптивному высказыванию "Ястреб летит! Прячьтесь!" или "Взлетайте! Подбирается лиса!". Однако есть большие различия между этими описательными тревожными криками и дескриптивным языком человека. Из-за этих различий трудно поверить, что дескриптивные человеческие языки развились из тревожных криков и других сигналов, таких как боевой клич.

Следует также признать, что язык танцев у пчел во многом похож на дескриптивное употребление языка человеком. Своим танцем пчелы могут передавать информацию о направлении и расстоянии от улья до того места, где можно найти пищу, и о характере этой пищи.

Вместе с тем есть одно в высшей степени важное различие между биологическими ситуациями языка пчел и человеческого языка: дескриптивная информация, передаваемая танцующей пчелой, составляет часть сигнала, адресованного остальным пчелам; ее основная функция - побудить остальных пчел к действию, полезному здесь и сейчас; передаваемая информация тесно связана с текущей биологической ситуацией.

В противоположность этому информация, передаваемая человеческим языком, может и не быть полезной именно в данный момент. Она может вообще не быть полезной или стать полезной лишь через много лет и совсем в другой ситуации.

7. От амебы до Эйнштейна

Животные и даже растения приобретают знания методом проб и ошибок или, точнее, методом опробования тех или иных активных движений, тех или иных априорных изобретений и устранением тех из них, которые "не подходят", которые недостаточно хорошо приспособлены. Это имеет силу для амебы (см. Jennings, 1906), и это имеет силу для Эйнштейна. В чем основная разница между ними?

Я думаю, что у них по-разному происходит устранение ошибок. В случае амебы любая грубая ошибка может быть устранена устранением амебы. Ясно, что в случае Эйнштейна дело обстоит не так; он знает, что будет совершать ошибки, и активно ищет их. Однако не удивительно, что большинство людей унаследовали от амебы сильное нежелание как совершать ошибки, так и признавать, что они их совершили! Тем не менее бывают исключения: некоторые люди не имеют ничего против совершения ошибок, если только есть шанс обнаружить их и - если ошибка обнаружена - начать всю работу сначала. Таким был Эйнштейн, и таковы большинство ученых творческого склада: в противоположность другим организмам, человеческие существа используют метод проб и ошибок сознательно (если только он не стал для них второй натурой). Похоже, есть два типа людей: те, кто находится под чарами унаследованного отвращения к ошибкам и потому боится их и боится их признавать, и те, кто тоже хотел бы избегать ошибок, но знает, что мы чаще ошибаемся, чем не ошибаемся, кто узнал (методом проб и ошибок), что может противостоять этому, активно ища свои собственные ошибки. Люди первого типа мыслят догматически; люди второго типа - это те, кто научился мыслить критически. (Говоря "научился", я хочу выразить свое предположение, что различие между этими двумя типами основано не на наследственности, а на обучении.) Теперь я сформулирую мой пятый тезис:

Пятый тезис. В ходе эволюции человека необходимой предпосылкой критического мышления была дескриптивная функция человеческого языка: именно дескриптивная функция делает возможным критическое мышление.

Этот важный тезис можно обосновать различными способами. Только в связи с дескриптивным языком того типа, какой описан в предыдущем разделе, возникает проблема истинности и ложности - вопрос о том, соответствует ли некоторое описание фактам. Ясно, что проблема истинности предшествует развитию критического мышления. Другой аргумент таков. До возникновения человеческого дескриптивного языка можно было сказать, что все теории являлись частями структуры тех организмов, которые были их носителями. Они представляли собой либо унаследованные органы, либо унаследованные или приобретенные предрасположения к определенному поведению, либо унаследованные или приобретенные неосознанные ожидания. Иначе говоря, они были неотъемлемой частью своих носителей.

Для того, чтобы быть способным критиковать теорию, организм должен иметь возможность рассматривать ее как объект. Единственный известный нам способ добиться этого - сформулировать ее на дескриптивном языке, причем желательно на письменном.

Таким образом, наши теории, наши предположения, испытания успешности наших попыток, совершаемых в ходе проб и ошибок, могут стать объектами, такими же как неживые или живые физические структуры. Они могут стать объектами критического исследования. И мы можем убивать их, не убивая их носителей. (Как это ни странно, даже у самых критических мыслителей часто возникают враждебные чувства к носителям критикуемых ими теорий.)

Может быть, уместно будет вставить здесь краткое замечание о том, что я не считаю весьма существенной проблемой: является ли принадлежность к одному из двух описанных мной типов людей - догматических мыслителей или критических мыслителей - наследственной? Как было указано ранее, я предполагаю, что нет. Основанием для меня служит то, что эти два "типа" - изобретение. Может быть и можно классифицировать реальных людей в соответствии с этой изобретенной классификацией, однако нет оснований думать, что эта классификация основана на ДНК, - во всяком случае не больше, чем считать, что любовь или нелюбовь к гольфу основана на ДНК. (Или что то, что называют "коэффициентом интеллектуальности" ("коэффициентом умственного развития"), действительно измеряет интеллект: как указал Питер Медавар, никакому грамотному агроному и в голову не придет измерять плодородие почвы мерой, зависящей только от одной переменной, а некоторые психологи, кажется, верят, что можно таким образом измерять "интеллект", включающий творческие способности.)

8. Три мира

Я предполагаю, что человеческий язык является продуктом человеческой изобретательности. Он есть продукт человеческого разума (mind), наших умственных переживаний и предрасположений. А человеческий разум, в свою очередь, является продуктом своих продуктов: его предрасположения обусловлены эффектом обратной связи. Особенно важным эффектом обратной связи, упомянутым ранее, является предрасположение изобретать аргументы, приводить основания для принятия некоторого рассказа как истинного или для отвержения его как ложного. Другим очень важным эффектом обратной связи явилось изобретение ряда натуральных чисел.

Сначала идут двойственное и множественное числа: один, два, много. Затем числа до 5; затем числа до 10 и до 20. А затем идет изобретение принципа, согласно которому мы можем продолжить любой ряд чисел, прибавляя единицу, то есть принципа "следующего" - принципа построения для каждого заданного числа следующего за ним числа.

Каждый такой шаг есть языковое новшество, изобретение. Новшество это языковое, и оно совершенно отлично от счета (когда, например, пастух вырезает на посохе зарубку каждый раз, когда мимо проходит овца). Каждый такой шаг изменяет наш разум - нашу умственную картину мира, наше сознание.

Таким образом, существует обратная связь, взаимодействие между нашим языком и нашим разумом. И по мере роста нашего языка и нашего разума мы начинаем больше видеть в нашем мире. Язык работает как прожектор: точно так же, как прожектор выхватывает из темноты самолет, язык может "поставить в фокус" некоторые аспекты, некоторые описываемые им положения дел, выхватываемые из континуума фактов. Поэтому язык не только взаимодействует с нашим разумом, он помогает нам увидеть вещи и возможности, которых без него мы никогда бы не могли увидеть. Я предполагаю, что самые ранние изобретения, такие как разжигание и поддержание огня и - гораздо позднее - изобретение колеса (неизвестного многим народам высокой культуры), были сделаны с помощью языка: они стали возможны (в случае огня) благодаря отождествлению весьма несходных ситуаций. Без языка можно отождествить только биологические ситуации, на которые мы реагируем одинаковым образом (пища, опасность и т. п.).

Есть по крайней мере один хороший аргумент в пользу предположения, что дескриптивный язык гораздо старше, чем умение поддерживать огонь: дети, лишенные языка, вряд ли могут считаться людьми. Лишение языка оказывает на них даже физическое воздействие, быть может, худшее, чем лишение какого-либо витамина, не говоря уже о сокрушительном умственном воздействии. Дети, лишенные языка, умственно ненормальны. Лишение же огня никого не делает нечеловеком, по крайней мере в условиях теплого климата.

Собственно говоря, владение языком и прямохождение, по-видимому, единственные навыки, жизненно важные для нас. Они, несомненно, имеют генетическую основу; и тот, и другой активно усваиваются маленькими детьми - в основном по их собственной инициативе - почти в любом социальном окружении. Освоение языка - это также грандиозное интеллектуальное достижение. А им овладевают все нормальные дети, вероятно потому, что потребность в нем заложена в них очень глубоко. (Этот факт можно использовать как аргумент против доктрины, будто есть физически нормальные дети с очень низким прирожденным уровнем интеллекта.) Около двадцати лет назад я выдвинул теорию, которая делит мир, или универсум, на три полмира, которые я назвал мир 1, мир 2 и мир 3.

Мир 1 - это мир всех тел, сил, силовых полей, а также организмов, наших собственных тел и их частей, наших мозгов и всех физических, химических и биологических процессов, протекающих в живых телах.

Миром 2 я назвал мир нашего разума, или духа, или сознания (mind): мир осознанных переживаний наших мыслей, наших чувств приподнятости или подавленности, наших целей, наших планов действия.

Миром 3 я назвал мир продуктов человеческого духа, в частности мир человеческого языка: наших рассказов, наших мифов, наших объяснительных теорий, наших технологий, наших биологических и медицинских теорий. Это также мир творений человека в живописи, в архитектуре и музыке - мир всех этих продуктов нашего духа, который, по моему предположению, никогда не возник бы без человеческого языка.

Мир 3 можно назвать миром культуры. Моя теория, являющаяся в высшей степени предположительной, подчеркивает центральную роль дескриптивного языка в человеческой культуре. Мир 3 содержит все книги, все библиотеки, все теории, включая, конечно, ложные теории и даже противоречивые теории. И центральная роль в нем отводится понятиям истинности и ложности.

Как указывалось ранее, человеческий разум живет и растет во взаимодействии со своими продуктами. На него оказывает сильное влияние обратная связь от объектов или обитателей мира 3. А мир 3, в свою очередь, состоит в значительной степени из физических объектов, таких как книги, здания и скульптуры.

Книги, здания и скульптуры - продукты человеческого духа - являются, конечно, не только обитателями мира 3, но и обитателями мира 1. Однако в мире 3 обитают также симфонии, математические доказательства, теории. А симфонии, доказательства, теории - очень странные абстрактные объекты. Девятая симфония Бетховена не тождественна ни своей рукописи (которая может сгореть, а Девятая симфония не сгорит), ни любой или всем ее печатным копиям, ее записям или исполнениям. Так же обстоит дело с доказательством Евклида теоремы о простых числах или с теорией тяготения Ньютона.

Объекты, составляющие мир 3, в высшей степени разнообразны. В нем есть мраморные скульптуры, такие как скульптуры Микеланджело. Это не просто материальные, физические тела, а уникальные физические тела. Статус картин, архитектурных сооружений, рукописей музыкальных произведений и даже статус редких экземпляров печатных книг в чем-то подобен этому статусу, но, как правило, статус книги как объекта мира 3 совершенно другой. Если я спрошу студента-физика, знает ли он ньютоновскую теорию тяготения, я имею в виду не материальную книгу и, конечно, не уникальное физическое тело, а объективное содержание мысли Ньютона или, точнее, объективное содержание его сочинений. И я не имею в виду ни фактические мыслительные процессы Ньютона, которые, конечно, принадлежат миру 2, а нечто гораздо более абстрактное: нечто, принадлежащее миру 3 и развитое Ньютоном в ходе критического процесса путем постоянных усовершенствований, вносившихся им снова и снова в разные периоды его жизни.

Все это трудно сделать вполне ясным, но все это очень важно. Основная проблема здесь - статус высказываний и логические отношения между высказываниями, точнее - между логическими содержаниями высказываний.

Все чисто логические отношения между высказываниями, такие как противоречивость, совместимость, выводимость (отношение логического следования) суть отношения мира 3. Это, безусловно, не психологические отношения мира 2. Они имеют место независимо от того, думал ли кто-нибудь когда-нибудь о них и считал ли кто-либо, что они имеют место. Вместе с тем их легко можно "усвоить": их легко можно понять; мы можем продумывать их все в уме, в мире 2; и мы можем испытать в переживании, что отношение следования (между двумя высказываниями) имеет место и является тривиально убедительным, а это переживание из мира 2. Конечно, с трудными теориями, такими как математические или физические, может получиться, что мы усваиваем их, понимаем их, но в то же время не убеждены в том, что они истинны.

Таким образом, наши умы, принадлежащие миру 2, могут находиться в тесном соприкосновении с объектами мира 3. И все-таки объекты мира 2 - наши субъективные переживания - следует четко отличать от объективных, принадлежащих миру 3 высказываний, теорий, предположений, а также открытых проблем.

Я говорил уже о взаимодействии между миром 2 и миром 3, и я проиллюстрирую это еще на одном арифметическом примере. Ряд натуральных чисел 1, 2, З... - человеческое изобретение. Как я подчеркивал ранее, это языковое изобретение, в отличие от изобретения счета. Устные и, возможно, письменные языки сотрудничали в изобретении и совершенствовании системы натуральных чисел. Однако не мы изобрели разницу между четными и нечетными числами - мы открыли ее в том объекте мира 3 - ряде натуральных чисел, - который мы изобрели или произвели на свет. Аналогичным образом мы открыли, что есть делимые числа и простые числа. И мы открыли, что простые числа поначалу очень часты (вплоть до числа 7 их даже большинство) - 2, 3, 5, 7, 11, 13, - а потом становятся все реже. Это факты, которых мы не создали, но которые являются непреднамеренными, непредвидимыми и неизбежными следствиями изобретения ряда натуральных чисел. Это объективные факты мира 3. То, что они непредвидимые, станет ясным, если я укажу, что с ними связаны открытые проблемы. Например, мы обнаружили, что простые числа иногда ходят парами - 11 и 13, 17 и 19, 29 и 31. Они называются близнецами и появляются все реже по мере перехода к большим числам. Вместе с тем, невзирая на многочисленные исследования, мы не знаем, исчезают ли когда-нибудь эти пары совсем, или же они будут встречаться все снова и снова; иными словами, мы до сих пор не знаем, существует ли наибольшая пара близнецов. (Так называемая гипотеза чисел-близнецов предполагает, что такой наибольшей пары не существует, иными словами, что число близнецов бесконечно.)

В мире 3 есть открытые проблемы: мы пытаемся обнаруживать такие проблемы и решать их. Это очень ясно показывает объективность мира 3 и способ, каким взаимодействуют мир 2 и мир 3: не только мир 2 может работать над открытием и решением проблем мира 3, но и мир 3 может действовать на мир 2 (а через него и на мир 1).

Следует отличать знание в смысле мира 3 - знание в объективном смысле (почти всегда предположительное) - и знание в смысле мира 2, то есть информацию, которую мы носим в своих головах, - знание в субъективном смысле. Различие между знанием в субъективном смысле (в смысле мира 2) и знанием в объективном смысле (в смысле мира 3: знание, сформулированное, например, в книгах, или хранящееся в компьютерах или, может быть, никому еще не известное) имеет величайшее значение. То, что мы называем "наукой" и что стремимся развивать, есть прежде всего истинное знание в объективном смысле. Вместе с тем исключительно важно, конечно, чтобы знание в субъективном смысле также распространялось среди людей - вместе со знанием о том, как мало мы знаем.

Самое невероятное, что мы знаем о человеческом разуме, о жизни, об эволюции и умственном росте, - это взаимодействие, обратная связь - "я - тебе, ты - мне" между миром 2 и миром 3, между нашим умственным ростом и ростом объективного мира 3, который представляет собой результат нашей предприимчивости, наших талантов и способностей и который дает нам возможность выйти за пределы самих себя.

Вот эта самотрансцендентность, этот выход за пределы самих себя и кажется мне самым важным фактом всей жизни и всей эволюции: в нашем взаимодействии с миром 3 мы можем учиться и благодаря изобретению языка наши погрешимые человеческие мозги могут вырасти в светочи, озаряющие Вселенную.

Вопросы к тексту:

Что понимает Поппер под «теорией»? Как, по какому принципу развиваются теории?

В чем видит К.Поппер отличительные черты традиционной «бадейной» теории познания?

В чём видит Поппер основную функцию человеческого знания?

В чем принципиальное отличие человеческого языка от «языка» животных?

В чем различие между «догматизмом» и «критицизмом» в теории познания?

Что является необходимым условием критики теорий?

На каком основании К. Поппер различает 3 мира сущего? В чем различие между вторым (миром сознания) и третьим (миром культуры) миром?

Как «взаимодействуют» друг с другом «мир 2» и «мир 3»?